Терра

Алесь выбросил недокуренную сигарету в океан, а я и шипения не услышал – шум волн все съел. Он сел на песок, прямо у кромки воды, оставил отпечаток ладони, который тут же слизал океан.

– Ну, вот есть ночные, есть дневные. Мэрвин, вот он небесный и ночной. Летучие мыши, они за кошмары отвечают. Они их видят, чтобы кому-то эти вещи не снились.

Вот же не любил этот человек говорить о себе. Но про Мэрвина было интересно.

– Он крови выпьет, и в кошмарный сон попадает?

– Летает во сне. Я тоже летаю, только наяву.

И я вдруг понял, какое это все маленькое. Ну сколько в мире летучих мышек? Ну, может, тысяч двадцать, и каждая делает свою маленькую работу, свой кусочек смальты в мозаику вставляет. А кошмаров сколько? Бесконечное множество, огромное море кошмаров.

А ты их вылавливай.

– Совы вот, например, наоборот, посылают сны. Вещие. Нужные. Оберегают.

– Хорошая работа.

– Вся работа сводит с ума.

Я сел с ним рядом, принялся чертить что-то на песке. Алесь казался далеким-далеким, если в моей жизни все было физиологично, кроваво, пахуче, как смерть или роды там, то его-то и не существовало почти.

– А твоя работа секрет, что ли?

– Да никакого секрета нет. Я к умирающим прихожу, когда летаю. В последнюю минуту их встречаю и очищаю мысли. Чтобы больше пустоты, уходя, не оставили.

– И у мамы своей был?

– Был, и поэтому все знаю.

Я хотел про свою мамку рассказать, но испугался, что Алесь скажет, будто это не она, что лжец я, а что, может, и Матенька – врунья, и все придумано, чтобы только не расставаться.

Вот бы люди узнали, как мы для них стараемся, для бедных, несчастных существ, над которыми духи смеялись, как мир их склеиваем, себя не жалея.

– А ты можешь этим не заниматься? Не сходить с ума?

– Могу, но тогда грустно как-то. Кто-то, значит, уходит, а его никто не утешит.

Не утешит никто.

– А до мамки моей аист такой летал?

– Ну, было б нас больше, точно бы прилетел. А так мы стараемся никого не оставить. Кто-то в полете всю жизнь проводит, но я так не могу.

– Совсем поехать крышей не хочешь?

– А кто хочет?

Жидовская такая у него манера была все время вопросом на вопрос отвечать. Короче, в чем заключался ужас: вот Алесь был с умирающими в последнюю секунду их жизни, в головах их, может, утешал, обещал, наверное, новую жизнь, или покой, или что окажешься в месте, где ты снова маленький и тебя любят – да что угодно, индивидуально все небось.

А он же врал.

Вчера сказал, что аисты верят – растворяемся мы.

– А покажи, как летаешь?

И он исчез, натурально прям, раз – и нет его. Где бродил, где ходил, как летал? Наяву летал, это точно. Секунд пять прошло, и появился, из ниоткуда, прямо передо мной.

– Ты где был?

– Летал. Это сложно объяснить. Похоже на наш мир, только я там очень легкий и могу оказаться где угодно.

– Круто, конечно. А я просто выносливый. Рабочая я лошадка.

– Я когда увидел, что у тебя на голове, подумал: ты умереть мог.

– А я ничего так держусь? Все равно не так круто, как уметь исчезать, например. А ты оттуда что-нибудь взять можешь? Украсть, вот.

Алесь покачал головой.

– Но, как в игре, можешь типа подкрасться к кому-то сзади и горло перерезать? Стеллс типа.

– Это могу, наверное. Я не пробовал.

Мы закурили еще по одной. Алесь сказал:

– Я люблю нюхать клей. Тогда я тоже очень легкий.

– О, у меня друг любил тоже. Но он это делал от скуки, от пресности всего. Мне не особо зашло. А у вас там в Хойниках были двухголовые звери?

– Я не видел, но соседи баяли. Я про животных помню, что они все были какие-то сонные, вялые. Уезжаешь в Минск – там и собаки другие, и кошки. Веселые, нормальные. Вообще-то радиация – это скучно и грустно.

Он почесал нос, сказал:

– Но так-то бывало очень красиво. Я отрывки сейчас помню, хотя я сознательным уже был и взрослым, когда мы уехали. Помню, знаешь, такие леса, все в них, пышные, поля огромные, до горизонта, а над ними клин журавлей, и тишина такая. Ну это не в Хойниках, ты ж понимаешь. Это за ними. В ту сторону.

Слово «ту» Алесь как-то с особенным значением выделил, надавил на него.

– А вообще-то холодно будет, – добавил он каким-то совсем другим тоном. – Сегодня на пляже ночь не поспишь. Пойдем на теплотрассу. Там у нас свое место есть, никто не гонит.

– Чокнутых до хуя небось.

– Ну, прилично.

– Извини.

– Да ничего. Есть взрослые, короче, но они нас не трогают – у нас брать нечего. Это первое правило, делай так, чтобы у тебя брать было нечего, а все ценное прячь. Да и проблемы у них свои, если уж на то пошло. У кого трубы горят, кто болеет. Не до нас. Все равно им лучше не попадаться, не доставать. Но ты не бойся.

Он вдруг улыбнулся.

– Иногда даже жалеют. Принесут еды или чего там. Выпить.

– Прикольно. Мне если таблеток каких-то дадут зашибенных, я с вами поделюсь. Я вообще благодарен очень.

Я лег, поглядел, как небо кружится, а песок мне так спину холодил.

– Слушай, – спросил я. – А Мэрвин чего?

– Да долго еще не проснется. К вечеру только растолкаем, а еще поесть надо. Ты тоже поищи.