Терновая крепость

— Когда мы заметили, гроза уже надвинулась на нас. Мы сидели глубоко в камышах, а тучи собирались у нас за спиной.

— Я так и подумал.

— Меня в озноб кидает, как только вспомню.

— Ну так и не вспоминай. А где ваша одежда? — Мы все побросали, и в ружье попала вода…

— Это не беда. Когда такое случилось, это все не беда. А теперь что нужно, то нужно. — И старик извлек из камыша бутылку с палинкой. — Ты и сейчас дрожишь в ознобе. — Матула налил немного в стакан.

— Не хочу, дядя Герге.

— Я ведь не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сейчас это — лекарство!

— Дюла проглотил жгучую, как яд, палинку; его примеру последовал и Кряж. После этого они стали взирать на мир слегка отупело и в то же время с каким-то даже ухарством.

— Ну и здорово же ты, выглядишь, Кряж! Счастье, что тебя не видит твоя мать!

— Плотовщик, если бы ты видел себя! Жаль, что здесь нет зеркала.

— Ужо дома посмотрите на себя, — вмешался в разговор Матула, сушивший над костром их одежду.

— К тому-то времени мы будем как огурчики.

— Не думаю, — проговорил Матула, поворачивая над огнем штаны, от которых шел пар. — Но сегодня же мы возвращаемся домой…

— Что-нибудь случилось, дядя Герге?

— Ничего! А чему бы случиться? Град сильнее всего был здесь, а деревне досталось меньше. Молотьбу приостановили, тока прикрыли брезентом, а когда я второй раз возвращался, уже снова гудели машины.

— Второй раз? — удивленно посмотрел на старика Дюла.

— Когда я первый раз был здесь, вы спали и даже под одеялом дрожали. Ну, я вижу, дело дрянь, и вернулся опять в село, потому как вам нужна сейчас Нанчи. Только Нанчи: А она, конечно, рада, что сможет отмыть вас, намазать всякими там мазями, ну и накормить.

Ребята слушали молча, но на лице Плотовщика появилось обиженное выражение. Правда, эта обида была неглубокой да и заметить ее было трудновато, так как лицо нашего славного Плотовщика теперь не способно выражать какие бы то ни было чувства. Неглубокой же она была потому, что, хотя ему и тяжело было расстаться с хижиной и со старым Герге, его все же радовала мысль о ласковых руках тетушки Нанчи, о теплой постели и вообще о каменном доме, не продуваемом насквозь ветром.

— А сколько мы должны будем там пробыть, дядя Герге?

— Сколько захотите.

— Ну, это не плохо, — проговорил Кряж, поглаживая свою измолоченную градом голову. — Нам не повредит, если нас малость подвинтят.

— Ну, об этом и речи нет, — успокоил их Матула, неправильно поняв Кряжа. — Разве что господин Иштван скажет вам пару теплых слов, но это не беда.

— Кряж даже сапог потерял в иле, потому что пришлось тянуть лодку за цепь к камышам. Грести совершенно нельзя было. Второй сапог, правда, уцелел.

— Один сапог — это не сапоги, — глубокомысленно заметил Матула. — Но, к счастью, тут пешком-то идти совсем чуток.

— Н-да… подумать даже страшно, — сразу потускнел Плотовщик. — Ноги у нас все в порезах и царапинах… И мокро сейчас.

— Телега вас будет ждать у моста, а до моста мы доедем на лодке.

— Дядя Герге! — воскликнул Плотовщик, готовый броситься на шею старику. — Вы обо всем подумали!

— Обо всем не обо всем, только о том, о чем надобно. Но одежда ваша уже просохла. А телега, наверное, уже у моста.

Мальчики тотчас же оделись. Правда, когда они одевались, им казалось, что вся одежда их утыкана колючками.

— Я с удовольствием отправился бы совсем раздетым, — морщась от боли, проговорил Плотовщик. И действительно на теле с трудом можно было отыскать живое место.

— Можно я буду грести, дядя Герге? — спросил Кряж, державшийся более стойко.

— Еще успеешь погрести, а сейчас нам надо спешить.

И Кряж увидел, что значит грести по-настоящему. Впрочем, Дюла еще не видел ничего подобного, ведь до этого Матула никогда не спешил. А сейчас он торопился, и лодка буквально летела по воде.

Исхлестанные градом ребята сидели в лодке и дрожали, а Кряж вдруг так громко чихнул, что даже вспугнул цаплю, которая, вытянув тонкие, как мундштуки, ноги, выпорхнула из камыша.

— Ага, — промолвил Матула, — ага! Начинается уже. Ну да ничего, тетушка Нанчи сделает вам ванну и напоит горячим чаем…

Когда телега въехала во двор, тетя Нанчи стояла в дверях, подбоченившись, с воинственной миной на обычно кротком лице. Тетушка Нанчи была подготовлена к тому, что ребята «промокли», как сказал Матула, и поскольку это сказал Матула, то она готова была даже и к тому, что дети очень промокли, но такого зрелища она никак не ожидала.

— Добрый день, тетя Нанчи, — хрипло произнес Дюла и попытался улыбнуться, но левый глаз у него только наполовину раскрылся, а распухший нос, украшенный двумя ссадинами, наверное, с орех величиной, вообще не смог принять участие в улыбке, считая, что она ему сейчас никак не соответствует.

«Я так и окаменела, — рассказывала позже старая Нанчи, — хотя увидала только их лица».

— Вот мы и приехали, тетя Нанчи! — весело провозгласил Кряж, чтобы разрядить обстановку. Однако голову свою он держал осторожно, словно дорогую хрустальную вазу, и странно запрокидывал ее, точно гусь, взирающий на небо. — Вот мы и приехали!