Терновая крепость

Луна медленно ползла кверху, и ее ничуть не беспокоило, что она тревожит на земле всех спящих. Ее странное серебристое сияние красиво, но не рассеивает тьмы и не помогает лучше видеть. В лунные ночи становятся более осторожными ночные хищники, которых сопровождает их тень, и спящие под открытым небом их жертвы, которых легче заметить. После тревожной ночи звери отдыхают днем в лесной чаще, если их, конечно, оставляют в покое комары и прочие кровопийцы.

Матулу, например, они в покое не оставили. Несколько комаров звенели над ухом старика, и наконец он тихонько встал, сгреб угли и положил на них большие ветки. Потом так же тихо лег и закурил трубку. Так он избавился от комаров.

Они улетели, потому что густой дым, клубившийся над углями костра, окутал шалаш. Сырые ветки не вспыхивали ярким огнем, а извергали дым, который заволок лужайку; ночь стояла безветренная, и в неподвижном воздухе даже малюсенькие пушинки вертикально опускались на землю.

Луну сопровождало несколько облаков, зачарованных ее красотой; они, как видно, прекрасно себя чувствовали на головокружительной высоте. Воздух над землей посвежел. Реке снился туман, камыш дышал холодной мглой, и горьковато-сладкий чистый аромат растений вытеснял разлагающиеся дневные испарения.

Плотовщик прямо пил свежий воздух, делая глубокие вдохи, и совершенно не думал, что такие глубокие вдохи хороши не только для легких, органа, обновляющего кровь, но что они выжигают из крови шлаки, которые выработали в желудке нашего Плотовщика, главным образом, вкусные лещи.

Нет, Дюла не думал сейчас ни о чем, потому что все его существо наслаждалось глубоким, освежающим сном.

Но перед рассветом он сдвинулся на край своего ложа и даже попробовал легкомысленно потянуться. Натруженные мышцы его тела сразу запротестовали, и он чуть не проснулся. Но все это не доходило до его сознания.

Луна уже скользила по западной части небосвода, и поэтому Серка под конец ночи, перебравшись к костру перед шалашом, крепко спал.

Ночной туман густо окутал мелколесье, но над его белыми полотнищами покачивался в серой монашеской рясе тихий слуга пробуждения — предрассветный сумрак.

«Ка-а-ар… Ка-а-ар…» — трубным голосом прокричала с ольхи ворона.

Но откуда знать, что означало «кар»? Может быть, что возле погасшего костра не осталось ничего съедобного и нечего там сторожить Серке?

Нет, серую ворону могла понять лишь другая ворона, которая не сказала бы ничего, кроме «кар». Следовательно, над этим вопросом не стоило ломать голову.

Но тут Дюла проснулся, и даже самый близкий его друг не решился бы утверждать, что наш Плотовщик смотрит на брезжущий свет более или менее осмысленно. В первую минуту он не понял, где находится и как очутился в промозглой предрассветной мгле, когда старая ворона протрубила зарю.

И так он полежал с закрытыми глазами, пока его мысли нехотя не отправились в путь, нерешительно нащупывая концы оборвавшихся вечером нитей. Потом он снова открыл глаза и наконец вернулся в реальный мир, но не понял сначала, что происходит у него с руками, ногами, плечами, спиной и даже с отдельными их частями.

— Ой-ой!.. Доброе утро, дядя Матула!

— Еще только светает, — сказал Матула, любивший точность. — Впрочем, пусть пойдет тебе на здоровье ночной отдых. Вижу, ты едва шевелишься.

— Меня словно в ступе толкли.

— Это неплохо. А теперь за работу!

— Что?

— Размяться надо. Стоит тебе повесить нос, как все начнется сначала.

Плотовщик уныло уставился на свою ладонь и не решался даже разогнуть пальцы. На руке, растертой, поцарапанной, уколотой, ушибленной, красовались два белых волдыря.

— Мне трудно будет, дядя Матула.

— Конечно, — согласился старик. — Да только это к делу не относится. Трудно будет, ну так трудно будет. А теперь поедим чего-нибудь вкусного, такого, какого ты еще никогда не пробовал.

Туманные мысли Дюлы разбрелись по извилистым путям фантазии, и он вообразил, что Матула, уже вернувшийся с рыбной ловли, подаст ему яичницу из чибисовых яиц или что-нибудь присланное тетей Нанчи.

— Разложить костер?

— Нет. Поедим холодное.

«Тогда, значит, из припасов тети Нанчи», — решил Дюла и сел на постели.

— А ты не искупаешься? Я бы пока все приготовил.

Дюла настолько поразился, что забыл о ломоте в теле. Следует признаться, Плотовщик представлял себе жизнь на лоне природы с купанием в реке, но без принудительных омовений в ней. В особенности на заре. Все былинки гнулись в брезжущем свете под оловянными каплями росы, от реки веяло холодом. И куда же тут с ободранной кожей да в ледяную воду!

— Я не захватил плавки. И тетя Нанчи забыла мне их дать.

— Экая жалость! Только я-то думал, что купаться надо не плавкам, а тебе. Но если ты боишься воды… или робеешь лягушек…

— Да нет! Но я могу простудиться…

— Приезжал сюда один ученый человек… — Матула неторопливо помешивал угли. — Он об эту пору прыгал в воду из лодки вверх тормашками и говорил, что чувствует себя отлично, гору готов своротить. В такую рань вода совсем теплая. Но раз кряхтишь, значит, не хочешь.