Терновая крепость

Матула уже ушел; ружье лежало на земле и рядом с ним — два патрона; а Дюла как зачарованный смотрел на красивую хищную птицу. Только смотрел, потом сплюнул в воду.

«Вот видишь, Плотовщик, какой ты дурак! Мечтал, рассказывал, что охотился на коршуна, дескать, выбрал самого большого. Ну что ж: теперь покажи, как ты на него охотишься.

«…Особенно мне хотелось подстрелить коричневого коршуна, и видишь ли, Блоха, признаюсь тебе: когда я, зная, что ни за что не промахнусь, подумал о том, как я тебе расскажу потом об этом, коршун пролетел перед самым моим носом, в пяти шагах. И здоровый был, как корова! А у меня ружье на земле, и я только глазами хлопаю. Вот так и упустил. И знаешь почему? С тобой в мыслях разговаривал! Это святая правда, Блоха».

После этого Дюла забросил удочку — куда ни упадет, все хорошо! — зарядил ружье и стал ждать коршуна (а вдруг вернется?). А с крючком на удочке пусть делается что угодно.

Плотовщик положил ружье на колени, полагая, что коршун, раз уже пролетел здесь, должен будет и назад полететь этим же путем. Дюла прикрепил удилище к носу лодки (чтобы удочку не утащила какая-нибудь большая рыбина) и стал смотреть на реку с той требовательностью, с какой нетерпеливый пассажир ожидает появления скорого поезда.

Это нетерпение, однако, вскоре угасло, ибо ничего не произошло. Коршун летал кто его знает где, а поплавок безнадежно скучал на поверхности воды, как пенсионер на скамейке парка.

Солнце освещало теперь только метелки камыша, и когда вдруг два чирка просвистели над головой Дюлы, мальчик с таким чувством смотрел им вслед, с каким пассажир почтового поезда смотрит из окна на роскошный экспресс, который мчится без остановок мимо скромных перронов маленьких станций.

Так и чирки. Дюле даже в голову не пришло, что в них можно: стрелять. Убить их?

Потом медленно и низко пролетели три вороны. Плотовщик уже поднял ружье. Но нет! Он «имел зуб» на коршуна! И вот, как в сказке (хотя это было наяву), он появляется!

То ли его приворожил Дюла, то ли он привык охотиться здесь! вечернее время — кто может на это ответить? Во всяком случае, очень хорошо, что коршун прилетел! Дюла почувствовал, что его начинает трясти дрожь.

— Спокойствие! — шептал он сам себе. — Спокойствие! Коршун летел так, точно Дюлы здесь и не было, внимательно оглядывая воду и оба берега; ружье само вскинулось наизготовку руках мальчика. Нужно целиться с небольшим упреждением.

И в этот момент, в этот критический момент, рядом вдруг, как сатаневший будильник, заверещала рыболовная катушка, и Дюла г неожиданности выстрелил.

Ружье сказало свое короткое мнение о том, как Дюла прицелился, рассерженное, сильно толкнуло его. Толчок был силен, как пинок разъяренного жеребца, и оглушенный Плотовщик положил ружье а землю.

Коршун, сделав изящный поворот, исчез за камышами на том берегу, нисколько не интересуясь, как утешится Дюла. Утешится! А катушка твердила свое: крр-трр!.

Дюла сначала освободил привязанный к лодке конец удочки, потом свирепо подсек.

«Это ты виновата, чертовка!»

Рыба отчаянно сопротивлялась, и Дюла, опомнившись, начал выживать ее по всем правилам. Ему пришлось этим заниматься долго, потому что рыба никак не хотела уступить. В конце концов он вытянул ее, чтобы она глотнула воздуха.

— Черт бы тебя побрал! — негодовал Лайош Дюла. — Так я и знал! — Это был карп, почти совсем черный, крупный, наверное, с килограмм, сильный — того и гляди, вырвется из сачка.

Пыхтя, Плотовщик вытащил карпа на берег и тут к нему подбежал Серка, следом за которым шел Матула.

Старик, ни слова не говоря, вытащил рыбу из сачка и бросил в садок, а затем внимательно оглядел Дюлу.

— Снова носом целился!

— Дядя Герге!

Матула присел на берегу и, сорвав травинку, стал покусывать ее, пока мальчик рассказывал ему о происшедшем.

— Одним задом можно сидеть только в одном седле, — закончил старик, вставая. — Либо ружье, либо удочка. Впрочем, урок этот пойдет тебе на пользу. А на ночь придется сделать тебе примочку на правую щеку, не то ее так разнесет, что Бела тебя не узнает. Болит?

— Нет, не чувствую. А где это звонят?

— Это у тебя, Дюла, в ушах. Ну, я так думаю, что сегодня мы и на лодке покатались, и поохотились вдоволь, теперь не грех и перекусить. Я сейчас все приготовлю, а ты пока намочи платок и приложи к щеке. Но только сейчас же!

Словом, за эти часы Плотовщик многое приобрел: на обеих ладонях — пузыри, в мышцах — огненные токи, на щеке — синяк и опухоль и, наконец, волчий аппетит! Кто может даже мечтать приобрести столько за один вечер, не говоря уже о праздничном перезвоне колоколов, который слышал лишь он один (правда, все более и более отдаляющимся)?

Когда Дюла расправился с пятой рыбой, Матула не преминул заметить:

— Вижу, ты тут остаешься, Дюла.

— А почему бы мне не остаться, дядя Герге? Разве я хоть раз пожаловался?

— Сказать по чести, ни разу! Но так и должно быть: ведь, садясь на лошадь, знай, что можешь и свалиться с нее. Разве не так?