Тернии

Беррис открыл глаза. Новые веки его не умели двигаться вверх-вниз, как обычные человеческие. То, что теперь служило ему веками, распахивалось от центра к периферии, как диафрагма. Зачем? Зачем вообще инопланетным хирургам понадобилось демонстрировать на нем свое искусство? То, что они сделали с веками, казалось особенно бессмысленным. Чем плохи обычные веки — вверх-вниз, вверх-вниз, — новые ничуть не лучше, они только воздвигают еще один барьер между отстальными людьми и Беррисом. Едва моргнув глазом, он уже возвещает о своей чужеродности.

Он перевел взгляд на потолок. Человеческий глаз двигается коротенькими суматошными скачками, а мозг уже сплавляет из них иллюзию непрерывности. Теперь глаза Берриса двигались, как панорамирующий объектив идеально установленной кинокамеры: непрерывно, плавно, не моргая. То, что сейчас представлялось взгляду Берриса — стены, низкий потолок, выключенное зеркало, виброраковина, задраенный люк продуктопровода, — было стандартными аксессуарами дешевой меблирашки. С момента, как Беррис появился в «Мартлет-Тауэрз», он держал окно матовым. Он понятия не имел ни о времени суток, ни о погоде, ни даже о времени года; хотя, когда он сбежал от врачей, стояла зима — и, скорее всего, продолжалась до сих пор. В комнате постоянно царил полусумрак. Неяркие зеленоватые узоры вспыхивали на стенах самым произвольным образом. Иногда несколько дней подряд мир казался ему погруженным в туманный сумрак, словно дно илистой заводи. Потом происходил спектральный сдвиг, и нескольких фотонов было достаточно, чтобы в мозгу вспыхнуло нестерпимой яркости пламя.

Из мглы проявились черты до боли знакомого лица. В плавно изгибающемся углу рядом с зеркалом неторопливо возник ушедший в небытие Миннер Беррис и принялся с интересом разглядывать Берриса теперешнего.

Диалог облика и души.

— Ты вернулся, грязная галлюцинация!

— Я тебя никогда не оставляю.

— Ты — это все, что у меня есть, так, что ли? Ну ладно, добро пожаловать. Как насчет рюмочки коньяку? Чем богаты, как говорится, тем и рады. Да садись же, садись!

— Спасибо, я лучше постою. Как дела, Миннер?

— Прескверно. Тебе-то какое дело?

— Ужели я слышу в твоем голосе жалобы на судьбу?

— А что если и так?

— Ну и голос! Я тебя такому не учил.

Беррис теперь не умел потеть, но облачка пара поднялись над порами-терморегуляторами. Недвижным взглядом уставился он на свой прежний облик.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? — угрюмо пробурчал он. — Чтобы ты попал к ним в лапы, и они сделали бы с тобой то же самое, что и со мной. Тогда бы ты понял.

— Миннер, Миннер, со мной ведь это уже сделали! Ессе homo![2] Ты лежишь передо мной как живое доказательство этому.

— Нет. Это ты стоишь передо мной как живое доказательство обратному. Твоя поджелудочная железа, печень, глаза. Кожа… Мне больно, понимаешь — мне, не тебе!

— С каких это пор ты стал так жалеть себя? — мягко усмехнулся призрак. — Миннер, это что-то новенькое.

— Может, ты и прав, — оскалился Беррис. Не поворачивая головы, он снова обвел взглядом комнату, от стены до стены. — За мной наблюдают, вот что неприятно.

— Кто?

— Откуда я знаю? Глаза. Телекамеры в стенах. Я пытался искать их, но все без толку. Две молекулы в диаметре — как их найдешь! Но они видят меня.

— Пускай себе смотрят. Тебе нечего стыдится. Ты не смазлив и не уродлив, ты просто неповторим, тебя не с кем сравнить. Мне кажется, тебе пора начать выходить на люди.

— Тебе легко говорить! — огрызнулся Беррис. — На тебя-то никто не пялится!

— Ты пялишься на меня. Прямо сейчас.

— Допустим, — признал Беррис. — Но ты прекрасно понимаешь почему.

Усилием воли он заставил свое зрение совершить спектральный сдвиг. В комнате стало гораздо светлее. В его новых глазах не было сетчатки, но органические фокусирующие электроды, вживленные в мозг, работали ничуть не хуже. Он впился взглядом в свой прежний облик.

Высокий, широкоплечий, довольно массивного сложения, волосы русые. Таким он был. Таким, в общем-то, и остался. Должно быть, возиться с подобной ерундой инопланетные хирурги посчитали ниже своего достоинства. Но все остальное…

Когда-то у него было круглое скуластое лицо, небольшие уши и широко посаженные темные глаза. Губы твердо сжаты в нервную линию. Щеки и нос покрывала россыпь светлых веснушек, а почти все тело — легкий золотистый пушок. В прежнем его облике не было ничего необычного. Один беглый взгляд — и все становилось ясно: да, мужчина, вероятно, сильный, вероятно, умный; вероятно, умелый, выделяется из толпы не благодаря какой-то одной броской положительной черте, а благодаря целому созвездию неброских положительных черт. Успех у женщин, успех у друзей, успех в работе. Все это осталось в прошлом.

— Я не собираюсь больше жаловаться на судьбу, — тихо произнес Беррис. — Разрешаю пнуть меня, если я опять завою. Помнишь, как мы ходили смотреть «Величайшее шоу уродов»? Человек без носа… девушка, сложенная, как конверт, шеи нет совсем, а наружу торчит полруки… Уроды? Жертвы? И мы еще пытались представить себе, каково это — быть уродом.

— Миннер, ты не урод. Ты просто другой.