Терем-теремок

— Привет, друг! Видели мы, видели, как обошлись с вашей кепкой в цирке… Только зачем же было сердиться так? Шутка и есть шутка. Неужели вы подумали, что вам всерьез испортят ваш головной убор?

Кожакин нахмурился.

— Дело в конце концов не в кепке, товарищ Лазарев, — сказал он. — Дело в самой манере: хватает у человека вещи, не согласовывая ни с ним, ни с…

Так как Николаю Петровичу не удалось придумать, с кем бы еще нужно было согласовать вопрос о кепке, то он начал новую фразу:

— И вообще, что это за стиль работы? Вертится, гогочет, всех толкает… костюм какой-то дурацкий, я бы даже сказал — формалистический…

— Вы так считаете? — В голосе секретаря горкома Кожакин почувствовал явное неодобрение. — А мне кажется, что этот артист — Смычков его фамилия — очень одаренный парень. И его искусство, знаете ли, соответствует… Возьмите вы его остроты по международным вопросам. Если бы наши лекторы умели в такой сжатой форме и так точно подать такой сложный материал… и главное — как остроумно!..

— Нет, вы это серьезно?.. — На лице Кожакина было написано такое недоумение и такая растерянность, что секретарь горкома даже улыбнулся.

— Определенно, в лице этого клоуна мы имеем ценного работника идеологического фронта. Вот так, товарищ Кожакин. На будущей неделе затеваем мы карнавал в парке, так без него, без Смычкова, думаю, нам не обойтись…

Тут секретарь горкома повернулся к работнику аппарата, который стоял рядом с ним, и спросил:

— Кстати, вы пригласили товарища Смычкова на совещание ко мне по поводу карнавала?

По мимике спрошенного товарища стало ясно, что приглашения не было, но что оное немедленно воспоследует… Опытный секретарь горкома все понял и без слов. Он добавил:

— Тогда пригласите немедленно! Мы ему думаем поручить ведение всего карнавала… Пусть, так сказать, руководит данным мероприятием. Обговорим сегодня у меня это дело и…

— Руководит? Мероприятием? — почти с ужасом повторил Николай Петрович. — Значит, вы на самом деле полагаете…

— А вы думали, я шучу? — перебил его секретарь горкома и, подав руку для пожатия, направился к выходу.

Кожакин же остался стоять в вестибюле. Идти в отдел пропаганды ему расхотелось: надо было обдумать то, что он услышал от начальства…

Через двадцать минут после этого Николай Петрович входил в собственную квартиру. Его поразило беспорядочное нагромождение вещей в передней и в комнате, где обитала Леля. А из другой комнаты слышались голоса жены, дочери и еще чей-то…

— Мамочка, пойми, что мне сейчас не надо все это брать с собой! — говорила Леля. — Когда папа помирится с нами, я приеду сюда и заберу…

— Так ведь когда это будет? — жалобно отзывалась Анна Семеновна. — А вдруг холода-то и вдарят там, где вы будете…

— В Ялте? В июле месяце? Холода? — с мягкой насмешкой произнес странно знакомый Николаю Петровичу тенор. И вдруг Николай Петрович признал: говорил он — ненавистный ему еще вчера, еще сегодня утром циркач Смычков!

Но странное дело: от былой неприязни не осталось и следа. Кожакин поймал себя на том, что он немного гордится своей дочерью: ведь вот сумела добиться внимания такого незаурядного артиста, которого высоко ценят даже в горкоме!..

Однако что они тут затеяли? Кожакин прошел туда, откуда слышались голоса. При виде его Анна Семеновна громко охнула, выронила из руки Лелин свитер и села на край раскрытого сундука. Леля вспыхнула и сказала растерянно:

— Папа…

А этот, а Смычков, решительно выпрямившись, поднял с пола чемодан и направился к двери.

— Пойдем, Ольга! — строго сказал он Леле.

Николай Петрович заговорил неожиданно мягким тоном:

— Куда «пойдем»? Подождите, дорогой мой! Вам известно, что вас ждут на совещании в горкоме партии? При мне сам товарищ Лазарев справлялся: известили вас или нет?

Мне, знаете ли, не до совещаний! — сурово ответил Павел. — Пошли отсюда!..

Но Анна Семеновна, уловившая в настроении мужа видимый перелом, поскорее вмешалась. Она пустила пробный шар:

— Вот, Коленька, какие теперь молодые люди: хотят от нас с тобою бежать, чтобы, значит, повенчаться в другом городе…

— Мама! — с ужасом воскликнула Леля.

Но Анна Семеновна жестом успокоила дочь и жестом же пригласила ее послушать, что будет дальше.

А дальше было вот что: Кожакин немного пожевал губами и снял очки, чтобы протереть их. Затем он водрузил очки на положенное им место и только после этого заявил:

— А почему, собственно, для этого надо уезжать куда-то?.. Да еще тайком… Будто нельзя зарегистрировать брак в нашем городе, в присутствии родителей и… и представителей общественности… Тем более вас в этом городе уже знают и, так сказать, уважают… Просто непонятно: от кого и куда вы решили бежать?

— Папочка, так разве ты… ты согласен?! — И Леля кинулась на шею отцу. В тот же момент громко заплакала Анна Семеновна, прерывая плач частыми сморканиями.

А Павел, забыв поставить на пол тяжелый чемодан, впился глазами в лицо будущего своего тестя, повторяя бесконечное число раз:

— Ничего не понимаю… не понимаю ничего… решительно ничего не понимаю… не понимаю ниче… — И так далее…