Теплыми руками

Трава была действительно очень холодной на ощупь и чем-то напоминала расплющенную проволоку.

Я посмотрел на мальчишку и спросил:

— А что ты ищешь?

— Ничего.

— Тогда ты очень быстро найдешь это «ничего», — пошутил я и нагнулся к траве. — Вот тут ничего нет и тут тоже…

Неожиданно я нащупал в траве что-то небольшое и твердое.

— Стоп! Кажется, нашел что-то.

Я поднял предмет к глазам. Это был черный шахматный конь. Мальчишка сердито засопел, быстро выхватил у меня фигурку и спрятал ее в карман курточки.

Мы помолчали.

— И много потерял? — спросил я.

Мальчишка отвернулся и, присев на корточки, снова принялся шарить в траве.

— Много… Еще четыре штуки осталось.

— Ясно, — я отошел сторону и чиркнул спичкой.

В траве зашевелились черные тени. Вскоре, при помощи спичек, мне удалось найти еще две шахматные фигурки.

Мальчишка взял их с моей ладони и тихо сказал:

— Спасибо, дядя.

— Пожалуйста. Наверное, мать шахматы выбросила?

— Нет, отец.

— Чем же они ему не понравились?

— Не знаю, — мальчик коротко вздохнул. — Отец пьяный был. А когда он пьяный, он всегда почему-то к ним пристает…

«К ним», как я понял это, наверняка, к шахматам. По своему личному опыту я знал, что увлечение шахматами, каким бы тихим и скромным оно не казалось людям, иногда способно довести до умопомешательства родственников самого шахматиста. Например, жена одного моего знакомого даже подала в суд на развод, мотивируя свой поступок тем, что ей страшно надоело каждый вечер видеть перед собой спину человека впавшего в гипнотический транс над клетчатой доской. Суд счел причину не уважительной и приговорил женщину к дальнейшей семейной жизни с шахматистом. Говорят, дамочка рыдала. Ну, а вечером того же дня председатель суда, проиграв незадачливому мужу очередную блиц-партию, обиженно доказывал ему, что тот ничего не смыслит в сицилианской защите. Муж-шахматист был абсолютно спокоен. Он отлично знал, что играет лучше, а, кроме того, он так и не понял, зачем днем жена таскала его в суд.

На веранде хлопнула входная дверь, и на порожки вышел здоровенный, рыжеволосый мужик, одетый в трико и полосатую, на бретельках, майку.

— Мишка! — рявкнул он — А ну, марш домой.

Я вытер руки носовым платком и недобро усмехнулся.

— Дядя, дядя!.. — жалобно зашептал мальчишка. — Пожалуйста, не надо.

Я пожал плечами и шагнул в ярко освещенный падающим из дверного проема светом прямоугольник.

— Привет, сосед.

Рыжий спустился с порожек и подошел ближе.

— Сосед, говоришь? — спросил он, внимательно разглядывая мое лицо. — Что-то я тебя не знаю.

Я кивнул головой в сторону многоэтажек.

— А я вон там живу.

— А-а-а… — рыжий замялся, не зная, что говорить дальше.

Его замешательство можно было понять: человек, живущий в своем личном доме, довольно неохотно признает соседом ближнего, проживающего в многоквартирной громадине. Пусть даже балкон последнего нависает над его печной трубой.

Через пять минут мы сидели с рыжим на порожках веранды и по очереди отхлебывали из бутылки, которую я прихватил с собой, покидая кафе. Моего нового знакомого звали Толик. Мы мирно беседовали. Жена Толика категорически отказалась пустить меня в дом. Она предложила мужу, в качестве компенсации за моральный ущерб, теплую куртку, а также совет не связываться с «разными приблудными алкашами».

В силу понятных причин я не могу припомнить с достаточной точностью все, о чем мы беседовали с Толиком. Впрочем, даже если бы мне удалось это сделать, то все равно мне не под силу передать волшебную ауру случайной, пьяной беседы, которая возникает не из слов, а скорее из чего-то такого, что можно назвать неуемным желанием высказать все, что накопилось на душе. Высказать и быть понятым сейчас, именно в эту минуту…

Толик говорил много и быстро. И если я пытался простить всех и вся (разумеется, кроме своей жены), то Толик желчно ругал все сущее на свете. Мой собеседник тоже был неудачником, но, в отличие от меня, он пытался оценить свои потери в денежном эквиваленте. Не думаю, что мы достаточно хорошо понимали друг друга. А, впрочем, именно это и помогало нам поддерживать беседу.

Толик в очередной раз стукнул кулаком по колену и заявил, что все люди — сволочи. Я попытался возразить, ведь утверждение собеседника опровергало само себя. Даже если бы все люди и являлись сволочами, то, как не крути, но опять-таки выходило что все люди — братья, пусть даже как сволочи.

Толик пошел в своих рассуждениях дальше и обрушился на власть. Толик не любил демократию чисто интуитивно, как не любят девушку, которая не только не пришла в назначенный час на свидание, но еще чуть позже прошла мимо под ручку с другим.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого. От выпитого у меня уже начинало двоиться в глазах, но понять, о чем рассказывает мне Толик я все-таки еще мог. Он ушел от политической темы и стал рассказывать мне о кирпиче, который он дважды крал и дважды возвращал на место в течение одной недели.