Тёплый ключ

На это Ушастик согласился. Он больше не убегал, и они с Шуркой прожили в служебном собаководстве всё лето. Мы с мамой ездили однажды к ним на Крестовский остров в гости. И мы удивились, каким интересным вещам научился и сам Шурка. Он нам так и заявил: «Когда вырасту, обязательно стану инструктором-дрессировщиком служебных собак».

Е 4

Сначала у нас в лагере никакой самодеятельности не было. Ребята понаехали из разных мест; неизвестно, кто что умеет, — ну, там петь, играть на каких-нибудь инструментах, танцевать или читать стихи с выражением. Выяснять это старшая вожатая поручила горнисту Славке Синицыну и Люсе Коркиной, ученице музыкальной школы. А ещё в эту комиссию вошёл я. Собрались мы втроём во время тихого часа на летней эстраде, уселись в уголке возле пианино и соображаем, как приступить к делу, с чего начать.

Я говорю:

— Нужно написать объявление и повесить в столовой.

А Славка говорит:

— Ещё писать и вешать! Лучше я протрублю сигнал общего сбора. Все сбегутся, тогда и поговорим.

А Люся Коркина открыла пианино и начала тихонько играть что-то немножко грустное, немножко весёлое; губа чуть прикушена, чёлка со лба откинута — вот-вот улетит, а пальцы так ловко бегают по клавишам, что не только слушать, но и просто смотреть на Люсю приятно.

Мы со Славкой засмотрелись. А тут вдруг появляется садовник дядя Лёша с мешком.

— Вишь, растяпы! Один день всего пожили, а уже успели разбросать по территории где что попало. Кто книжку под кустом забыл, кто косынку на траве, кто тапки у ручья. А я собирай…

Поворчал так дядя Лёша, плюхнул мешок в угол и ушёл. Тут Славка вскочил со стула и начал озираться по сторонам.

— Братцы, — говорит, — а где мой горн? Я его на куст рябины повесил, кажется…

Он хотел было спрыгнуть со сцены, но передумал и принялся рыться в мешке.

Чего там только не было! Книжки и тапки, ленты-банты и носовые платки, тетрадки, береты, расчёски. Горн, между прочим, тоже там оказался. Славка вытащил его из мешка и облегчённо вздохнул: «Уф-фф».

А Люся посмотрела на все эти трофеи и вдруг засмеялась.

— Мальчики, у меня идея! Устроим игру, интересно получится. Соберём всех растяп, ну, этих, которые растеряли свои вещи, и будем выдавать…

— Что же тут интересного?

— А то, что не просто выдавать, а пусть каждый прежде исполнит что-нибудь.

Тут до нас со Славкой дошло.

— Вот это да! Это ты, Люся, сильно придумала…

Мы вывесили объявление, что, мол, сегодня состоится открытие клуба «Растяп-Растерях». Пришло много ребят. Ещё бы! Ведь каждому интересно узнать, что это за клуб такой? Все скамейки перед летней эстрадой оказались заполненными. Славка Синицын чисто и звонко протрубил со сцены торжественный сигнал, я объявил вечер открытым и принялся вытаскивать трофеи из мешка.

Ребята охотно исполняли, кто что умел. Конечно, не у всех получалось хорошо, зато исполняли от души, и было весело. Попадались и такие, кто стеснялся. Например, одна девочка, Катя Воронова, которая забыла тапки у ручья.

— Неужели ты так ничего и не умеешь? — подбадривала её Люся. — Так не бывает, чтобы ничего не уметь…

Катя стояла вся красная и водила босою ногой по песку.

Тут один мальчик крикнул:

— Отдайте ей тапки! Я исполню за неё.

Мальчик взбежал на сцену, достал из кармана три пинг-понговых шарика и принялся жонглировать. А Люся сразу же начала подыгрывать ему на пианино. Он подбрасывал и ловил шарики — и из-за спины, и из-под ноги, и лёжа на полу — ну, как в цирке. А потом подбросил их высоко-высоко, и все три шарика, один за другим, попали в карман его куртки. Ох, и хлопали же этому жонглёру.

Особенно один белобрысый пацан. Я его давно заприметил; он сидел с краю на передней скамейке и прямо-таки тянулся к сцене. Глаза у него горели, а светлый чубчик на голове подпрыгивал в такт музыке. Ноги в зелёных носках и красных сандалиях свешивались со скамейки, потому что он не доставал ими до земли; лет десять ему было, не больше.

Я шепнул Люсе:

— Погляди вон на того белобрысого. Как переживает, вот умора! — и засмеялся.

А Люся не засмеялась. Она обратилась к белобрысому:

— Послушай, хочешь выступить?

— Хочу! — обрадовался тот и с готовностью спрыгнул со скамейки. Я втащил его за руку на сцену.

— Что ты умеешь?

— Хочу петь, — храбро сказал он. Повернулся к зрителям и сразу же запел:

…А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти ещё могу…

Спору нет, вероятно, этот белобрысый мог шагать по Москве и даже, наверное, потом когда-нибудь мог бы пройти «и тундру, и тайгу». Но вот что касается пения… Петь он совершенно не мог. Это сразу стало ясно. Люся, как уж ни пыталась саккомпанировать, как ни металась пальцами по клавишам, всё не могла попасть ему в тон. Он то завывал, как голодный щенок, то кукарекал по-петушиному, то визжал, как котёнок, которому прищемили дверью хвост. Одним словом, оказался из тех, про кого говорят: ему слон на ухо наступил. Но он так старался! То на цыпочки привстанет, то руки откинет в сторону, даже его светлый чубчик прилип к вспотевшему лбу. На всё на это было и жалостно и в то же время смешно смотреть.