Теплый дождь

И мама не может забыть отца. Нет, Алеша поговорит, поговорит с ней сегодня же. Как взрослый. Как если бы он сам был отцом.

А отец… Отец всегда будет с ним…»

4

Он и не заметил, как пришел на станцию.

В городе был Новый год, и тишина стояла на улицах, и медленно падал снег, а здесь отрывисто гукали паровозы, громко стучали буфера вагонов, соединяемых в состав.

Вагоны были открытые, груженные лесом, и Алеша подумал, что их, пожалуй, отправят на запад, туда, откуда прогнали немцев. Ведь там все сожжено, все разрушено.

Алеша поднялся на пешеходный мост над путями. Отсюда было хорошо видно полуосвещенную станцию, синие фонари возле стрелок, зеленый глаз семафора.

Он стоял, навалившись на перила, снег падал ему на плечи, образуя белые погоны. Иногда проходивший поезд обдавал его дымом, но Алеша по-прежнему стоял не шевелясь.

Впереди, на подходе к станции, вдруг протяжно загудел паровоз, тяжело застучали колеса на стрелках и прямо из темноты выполз длинный состав, который тащили сразу два паровоза.

Надрывно пыхтя, они проволокли сначала несколько обыкновенных вагонов, а потом пошли открытые платформы, и Алешино сердце заколотилось.

На платформах виднелись силуэты каких-то странных машин, затянутых в брезент, и рядом с ними сразу по два часовых в белых овчинных тулупах.

Алеша нередко бывал на станции и знал, что на платформах всегда бывает по одному часовому. Кроме того, орудия, пусть и зачехленные, всегда можно было узнать по очертаниям.

Сегодня же везли что-то совсем другое, ни на что не похожее, и эти два часовых на каждой платформе, и эти автоматы вместо винтовок у часовых…

«Наверное, «катюши», – подумал он, вглядываясь пристальней.

Алеша слышал про новое оружие, которое сметало все на своем пути. «Неужели «катюши»?» – подумал он снова и представил, как поливают они фашистов огнем, эти удивительные орудия, как бегут немцы, как горят их танки и штопором закручиваются стволы их пушек.

«Эх, если бы на фронт! Да еще бы с “катюшами”!»

А платформы все двигались и двигались, гулко стучали колеса на стыках, и черные зачехленные громады плыли одна за другой, и этот мерный стук, и это плавное движение платформ, и часовые с автоматами принесли какую-то легкость и уверенность, что все будет хорошо.

Алеша вздохнул и только теперь почувствовал, как замерзли у него ноги и весь он.

Алеша свесился с перил, еще раз вглядываясь в бегущие мимо платформы, и вдруг кто-то дернул его назад.

Испугавшись от неожиданности, он обернулся и увидел Гошку.

Шапка у Гошки съехала на затылок, из-за ворота валил пар – наверное, Гошка бежал.

– Ты чо? – спросил он Алешу. – С ума сошел? Кидаться вздумал?

И тихонько стукнул Алешу в грудь.

Алеша помолчал мгновение, потом, поняв, засмеялся.

– А мы с ног сбились, – сказал Гошка. – И я, и мама, и твоя мама. А капитан ушел.

– Ты знаешь, – неожиданно сказал Алеша, – я буду военным.

– Ты и так военный, – кивнул Гошка и стряхнул с Алеши снежные погоны.

Алеша вспомнил своих бумажных солдатиков. Бумажные барабаны, бумажные шпаги, бумажные ружья. Как и эти снежные погоны – ненастоящие, невзаправду.

Вот те, что проехали сейчас на длинном своем поезде, настоящие солдаты. В валенках, в тулупах, возле своих «катюш»…

Наследство

1

Дома было пусто. Ветер врывался в открытую форточку и метался по комнате, выстуживая ее. На столе стояли бутылка из-под шампанского, грязные тарелки, утыканные окурками, блюдо с капустными пельменями, почти не тронутыми.

Мама сидела на кухне, одетая в пальто, и глядела перед собой прозрачными глазами. Так она сидела, вся сжавшись и не шелохнувшись, пока Алеша раздевался, будто ждала она его слов, его суда, будто ждала, что что-то случится сейчас.

Алеша стоял посреди комнаты, думая, как сказать маме все, какие найти слова, чтобы она поняла, все поняла. И вдруг усталость, как какой-то огромный груз, навалилась на него. «Что говорить? – подумал он. – Ну что тут скажешь, ведь она и сама все знает».

Он разделся, лег в кровать и закрыл глаза. Бумажные солдатики, золотые шары, бутылка из-под шампанского, поезд с «катюшами», танцующая мама – все, что было перед ним в этот вечер, закружилось, сначала медленно, потом все быстрей, и Алеша уснул.

Он очнулся среди ночи, неожиданно и беспричинно. Было тихо, за окном, в свете фонаря все падал и падал крупными хлопьями снег.

С кухни, из-за приоткрытой двери слышались голоса. Алеша прислушался. Говорила Вера Ивановна.

– Для сына, – повторяла она настойчиво, – для сына! Это разве не важно?

– Ах, Вера, Вера, – вздохнула мама, – если бы все так просто было…

– А ты не усложняй, – сказала Вера Ивановна.

– Да вот попробовала. Видишь, что получилось, – усмехнулась мама. – Я ведь и сама все знаю, Вера… Знаю, что Алеша – все, что мне осталось… А как подумаю – дальше что, хочется за соломинку ухватиться…

Мама помолчала, помолчала и Вера Ивановна.

– Ты вот врач, – продолжала мама, – у тебя работа, а я кто? Официантка. Вот война кончится. Алеша вырастет, женится, уедет, а я? Одна?.. Супы разносить? Разве это жизнь…