Теплый берег

— Она Дон Кихотом ругается, — сказал Димка.

— Не выгодно в наше время быть Дон Кихотом, Дон Кихотов-то видите как?.. — Голос Анны Петровны дрожал.

Лев-Лев на ходу пожал плечами, развел руками и высоко поднял ногу, чтоб не наступить на семиколесную машину, нарисованную Димкой.

— Можно подумать, что счастье — в выгоде… Смешно. — Сказал он.

— Смешно, — подтвердил Димка, потому что любил веселые слова.

А Лев-Лев стал прикреплять журналы на витрине бельевыми прищепками и гудел себе что-то под нос, произносил речи без слов, но с большим чувством.

— Подсчитаем выручку, — сказал Лев-Лев, сложил рубли с рублями и высыпал на прилавок монеты.

— Все хватает, — с гордостью сообщил Лесь. И не совсем уверенно прибавил: — Даже девяносто семь копеек лишние.

Лев-Лев схватился за сердце.

— Мальчик, ты думаешь, лишние это хорошо? В тысячу раз хуже, чем недостача. Значит, мы с тобой кого-то обманули!

— Я не обманывал! — возмутился Лесь. — Я не знаю, откуда они взялись!

— Откуда? Не с неба свалились. Какая-нибудь женщина, у которой голова закручена продуктами, детьми, обедом, забыла сдачу. Так надо было бежать за ней, кричать, будто она глухая: «Гражданка! Вы забыли сдачу!» А ты бежал? Ты кричал? Нет.

— Я вообще ее не видел!..

Лев-Лев поглядел в огорченную физиономию с двумя точками на носу.

— Голубчик, постарайся ее вспомнить, ты должен ее найти хоть на дне моря.

Прозрачная, зеленая мгла. Среди коралловых деревьев, повиливая плавниками, скользит акула. На дне — бездыханная женщина…

Что-то в Лесе дрогнуло, но он прогнал жалостливое видение, потому что сердился на Льва-Льва. Что он, Лесь, сам, нарочно не отдал, да?

Он упрямо мотнул головой.

— Не надо быть упрямым, — сказал Лев-Лев.

«Буду упрямым!» Лесь насупился. И потупился. Когда не глядишь, легче стоять на своем.

— Упрямство заменяет слабым людям силу воли, — сказал Лев-Лев. — А я уверен, ты сильный человек и честный. А что, если та женщина за месяц работы получает всего шестьдесят раз по девяносто семь копеек, и на них нужно накормить, обуть, одеть детей, а впереди зима?..

Лучше пусть ее дети сыты и одеты, пусть у нее есть даже мотоцикл с коляской и десять пар туфель, и пусть ей совсем неважно, что она забыла сдачу…

Лев-Лев услышал, что ли, его мысли?

— Но, мальчик, даже если она — это не она, а приехавший к нам турист, мультимиллионер, все равно: ты эти деньги не заработал и потому они тебе не принадлежат. Ты меня, голубчик, огорчаешь. — И он повернул к Лесю свой длинный добрый нос.

Прав. Он прав. А Лесь, съежившись в комок, изо всех сил старался загородиться от его правоты. Он поскорей подумал: «Никто не пришел, значит, ничей». Еще поскорей подумал: «Вяч знает не хуже». И поскорей вспомнил мамы Алины разбитые туфли. Обидная мысль толкнулась в сердце: «Разве ты жалеешь мою маму Алю?» И вспомнил досадливые мамы Алины слова: «Он тебе родня, что ли?» И вдруг сказал:

— Чего вам огорчаться? Вы нам не свой, а чужой.

И увидел: лицо Льва-Льва как серой пылью покрылось. Он растерянно моргнул детскими ресницами, снял очки и рукой устало провел по глазам.

— Да, да конечно…

Димка перестал вырезать и взял Льва-Льва за руку в кожаной перчатке.

— Ну-ну… — ответил ему Лев-Лев, словно поблагодарил его за эту ласку, словно «ну-ну» заменило много добрых слов.

Димка не отпускал его руки и разглядывал черные пальцы.

— Потому что война, — сказал Димка. — Ты воевал?

— А кто не воевал? — ответил Лев-Лев. — Тебе уже надоело вырезать? Скоро за тобой придет мама.

Тут явился Антон-моторист. Спросил у Жоры:

— Летал?

— Летал. А ты опять в клуб заходил?

— Опять. — Антон вздохнул: — Не принимают. Вам, говорят, нужно идти в борцы тяжелого веса, а не в летчики. Поесть, что ли, с горя? — и пошел к павильону «Чебуреки».

— Она в кладовой с рыжей кошкой, — сообщил Димка.

«Не буду искать на дне морском», — уговаривал себя Лесь и старался не смотреть на Льва-Льва.

Потоптавшись у закрытого павильона, Антон решил:

— Пойду, раз не кормят. Работа лошадиная, а пища лебединая.

Анна Петровна вышла из кладовки. Лицо полно мрачной решимости. С руки свешивается разомлевшая Васса.

— Лук? — спросил Антон-моторист, увидав красные веки.

Анна Петровна не удостоила ответом.

— А ну, выдь сюда! — приказала она Лесю и решительно сунула ему Вассу: — Отнесешь матери. И чтоб вперед кошки через новый порог не ступали!

— Чушь. Белиберда, — сказал Лев-Лев.

Лесь молча отдирал от плеча когти испуганной Вассы. «Через какой порог? У нас, что ли, порог починили?»

— Так в народе заведено! Народ не глупей нас с тобой, — говорила Анна Петровна. — Мой отец в колхозе новый дом срубил, тоже кошку вперед себя пускал. И сейчас живой-здоровый.

Лесь хлопал глазами.

Жора расхохотался:

— Ты серый человек, Лесь. Пойми: домовой с хвостом, без согласования с жилищным управлением, заготовил жильцам тридцать три несчастья. Кошкино дело — принять все на свою ушастую голову. Понял?

Взрослые говорят чепуху, а тут еще кошка выпускает когти.

— Ни при чем жилуправление, не слушай глупые речи. — Анна Петровна выпроваживала Леся. — Запрешь кошку в кухне.

— Лучше в туалете, там вода журчит, — сказал Жора.