Теплоход "Иосиф Бродский"

Нечто совсем иное наблюдалось в каюте известного кутюрье Словозайцева. Две манекенщицы, слывшие его фаворитками, двухметровые, одинаковые, почти лишенные плоти, гибкие как лианы, с огромными глазами тропических бабочек, уложили голого кутюрье в просторную ванну. Плеснули шампунь, сами погрузились в перламутровую благоухающую пену, обвивая Словозайцева ногами. В глубине невесомой, дивной субстанции касались пухлого детского тела маэстро, отыскивая на нем то, чем так скромно наделила его природа. Это «нечто» было не крупнее двух перепелиных яиц, такое же рябое, хрупкое, с нежной желтизной. Проказницы сначала перебирали эти маленькие изящные четки, вызывая на круглом голубоглазом лице модельера детское блаженство, а потом внезапно сдавливали податливые шарики, отчего Словозайцев, весь в пене, окруженный перламутровыми пузырям, с воем вылетал из ванны и начинал метаться по каюте. Баловницы выходили из воды, со смехом ловили обезумевшего кутюрье, щекотали, покрывали поцелуями то немногое, что выдавало в нем мужчину. Обвязывали вокруг этих трогательных остаточных органов шелковую ленточку и водили маэстро по каюте, выгуливая, давая успокоиться. Кутюрье поддавался на хитрость, успокаивался, начинал рассказывать красавицам, как сложно ему было потерять невинность, обладая столь незначительными достоинствами. Девы сочувственно слушали, а потом неожиданно, со смехом роняли Словозайцева в ванну. Он тонул с головой, терялся из вида, и лишь шелковая ленточка позволяла женщинам вновь отыскать его в пучине вод. Перебирая тесьму, они в конце концов находили то, что искали, — извлекали из морских глубин две жемчужины, величиной с крупный горох, которых хватало лишь на то, чтобы украсить ими девичий кокошник из новой коллекции Словозайцева «Русский жемчуг».

Два друга и единомышленника — прокурор Грус-тинов и спикер Грязнов — сошлись в одной каюте. Пригласили двух немолодых поварих из корабельного ресторана. Установили их посреди каюты в позе львов, на которых обе были удивительно похожи, — большие растрепанные головы, мускулистые зады, отвислые животы и могучие, тянущие к земле груди. Оба государственных мужа напали на женщин с тыла, словно страшась встретиться с ними лицом к лицу, — мяли им бока, сильно ударяли в зады, будто хотели спихнуть с пьедесталов. Женщины не обращали на них никакого внимания. Не успев поужинать, они поставили на пол тарелки с котлетами, гуляш с картофельным гарниром и ели, лишь иногда недовольно оглядываясь, когда толчки оказывались слишком сильными и мешали проглотить кусок. «Мань, а Мань, ты вроде маленько не досолила», — говорила одна, прожевывая котлету. «Да нет, Нюр, соли нормально. Ты майонезом полей», — отвечала другая. Грустинов и Грязнов вслушивались в разговоры женщин, надеясь услышать что-нибудь для себя важное и полезное. При этом не забывали о главном. Казалось, они заколачивают сваи в тяжелый каменистый грунт, чтобы опоры могли выдержать всю тяжесть будущего строения. «Мань, а Мань, ты завтра когда встаешь?» — спрашивала одна, дожевывая и вытирая губы локтем. «Мне во вторую смену, отосплюсь хоть маленько», — отвечала другая, ковыряя в деснах зубочисткой. Грустинов и Грязнов переглянулись, поплевали на ладони и с криком: «Три-четыре!», — с новой силой принялись месить бока поварих, с огорчением убеждаясь, что за все время изнурительного труда им удалось сдвинуть женщин всего лишь на пять сантиметров.

Обитатели кают радовали выдумками, ни в чем не повторяя друг друга. Шмульрихтеру оставалось только снимать, да охать, да засовывать свой чувственный нос в замочные скважины, да облизывать сальные губки длинным языком муравьеда, радостно воздыхая, когда очередная любовная сцена напоминала аттракцион Эйзенштейна.