Теплоход "Иосиф Бродский"

Словозайцев, наивный и счастливый, как отрок, в окружении пленительных дев убежал на берег реки. С хохотом, дурачась, девы совлекли с модельера одежды, стали украшать его речными кувшинками, ракушками. Сплели венок из прибрежных лилий, превратили в фавна. Луна озаряла обнаженные девичьи тела, над рекой несся серебряный хохот. Шалуньи затаскивали Словозайцева в воду, окатывали лунными брызгами. Вокруг плескались рыбы, стеклянно вспыхивала чешуя. Рыбины метали икру, могучие самцы брызгали холодной молокой. Рыбы и люди смешались в лунных водоворотах, на яростных нерестилищах — женские груди и рыбьи плавники, распущенные волосы и сияющая чешуя. Речные девы затаскивали Словозайцева на глубину. Он вырывался в фонтанах брызг, с выпученными, синими при лунном свете глазами, но его опять с силой толкали под воду. Держали там, пока из него не вышли все серебряные пузыри. Когда он ослабел и обмяк, девы вытащили его на песок и стали делать утопленнику искусственное дыхание. Одна целовала его в рот, вдувая воздух в переполненные водой легкие. Другая сводила и разводила бессильные руки, стараясь запустить умолкнувшее сердце. Третья насыпала свои мокрые волосы ему на колени и пыталась извлечь звуки из его умолкнувшей свирели. Свирель печально молчала, навсегда лишившись своей певучей силы. Красавица не оставляла попыток, нежно перебирала пальчиками, прикасалась к свирели устами. И постепенно таинственный инструмент оживал, в нем проснулись силы жизни, слабо прозвучали тихие мелодии полей и опушек. Красавица продолжала священнодействовать, исторгала из свирели все новые и новые звуки. Волшебные переливы неслись над плесами, нерестилищами, глубокими заводями, где на звуки откликались донные рыбы, просыпались на древесных вершинах орлы, шли к опушкам лесные звери. Хоровод легконогих дев танцевал на песке языческий танец «Весны священной» Стравинского, и воскресший Словозайцев, наивный и прекрасный, как Лель, отдавал свою певучую дудку во власть сладкозвучной девы. Лежал на песке, сияя восторженными глазами. Глядел, как танцует и поет свирель в руках молодой волшебницы.

Старик Добровольский взыграл семенниками нигерийского орангутанга, в которых клокотало раскаленное семя и просилось наружу. Он сбросил одежды и остался наг и бос, весь покрытый суровой шерстью, поскакал на кривых ногах, упираясь одним кулаком в землю, а другим отбрасывая попадавшиеся на пути деревья. Скалился, обнажал черные десны, в которых блестели мокрые хрипящие клыки. Схватился за лиану, вознесся ввысь, перелетел на другое дерево. Кинулся с вершины на свисавший растительный жгут и, раскачиваясь, издавая торжествующие вопли, полетел среди стволов. В руке его оказался банан, но он не ел его, а хранил на случай, который готов был ему подвернуться. Целью его преследования была молодая женщина с голой худой спиной, продюсер телепрограммы «Тюрьма и воля», которая пробиралась в зарослях, пугливо прячась от лунного света. Наклонялась, хватала то корешок, то сладкую ягодку. Выкапывала то сочную луковку, то клубенек. Чувствовала себя на свободе, упивалась своим одиночеством, трогательно любовалась природой, среди которой звучали голоса ее забытых славянских предков. Была оглушена, сбита наземь, повергнута в ужас, когда сверху из тьмы на нее обрушилось нечто ужасное, тяжкое и зловонное, едва не сломав ей хребет. Могучие, покрытые шерстью руки перевернули ее на спину. На живот надавили кожаные, жесткие, как подошвы сапог, ягодицы. К ней склонилось оскаленное человекообразное лицо, на котором свирепо кровенели глаза. Существо отекало слюной, дышало похотью. Бедная жертва готовилась испытать нечеловеческие страдания, что однажды выпали на ее долю в темных кулисах студии. Изо всех сил сжимала худые колени. Попыталась крикнуть, но в раскрытый рот воткнулось что-то мягкое, сначала отвратительное, но потом весьма приятное и сладкое, на вкус напоминавшее банан. Молодая женщина, привыкшая ко всякому на своей изнурительной, но интересной работе, решила, что это сбежавший зэк пытается утолить свое извращенное чувство. Принялась нежить и теребить губами продолговатый, сладкий на вкус и не слишком твердый предмет, залетевший ей в рот. «Дура, это банан!» — услышала она раздраженный голос. Откусила — и впрямь это был банан, по-видимому тунисский, Бог весть как оказавшийся в косматой лапе беглого убийцы. Зная по опыту, что с беглецами подобного рода лучше не спорить, она покорно жевала банан, а гигантская, дурно пахнущая обезьяна сидела на ней и смотрела, как та жует.