Теплоход "Иосиф Бродский"

Вышел на палубу. Огромная малиновая заря стояла над берегом. Деревья казались черными, недвижными на заре. Железо палубы было залито малиновой водой. В канале низко клубился туман. Плеснула рыба, и круги на воде плыли за кораблем, розовые, слюдяные.

Есаул увидел, что навстречу ему идет горбун. При свете зари утонченное лицо казалось еще бледней, болезненней. Изуродованное маленькое тело зябко сжималось. Поравнявшись с Есаулом, он робко кивнул. Есаул ответил поклоном. Это была еще одна одинокая, страдающая душа, не находящая отклика в равнодушном жестоком мире. Как и его, Есаула.

Часть вторая «Не хочу выбирать»

Глава десятая

Далеко от белого теплохода, роскошных кают и изысканных яств, словно в другой галактике, трудились воркутинские шахты. Утомленные, из воловьих жил и каменных мускулов люди среди подземных сквозняков, тусклых светильников, скрежета стали прорубались к пластам. Управляли комбайнами, грохотали отбойными молотками. Транспортеры валцли уголь в железные вагонетки. Мчались по рельсам подземные электровозы. Хрустело дерево крепей. В пластах резцы вгрызались в черные кристаллы угля. Шахтеры, сквозь скрежет и пыль, скалили зубы, светили во мгле лучами шахтерских ламп. Казались циклопами с огненными глазами во лбу.

Воркутинский шахтер Степан Климов собирался на шахту в ночную смену. В тесной комнатушке слабо горела лампа. На большой железной кровати спали две маленькие дочки, мутно белея лицами среди комьев одеял и подушек. Жена Антонина собирала его на работу, полуодетая, худая, с выцветшим, потерявшим красу лицом. Она была беременна. Круглился под домашней юбкой большой живот, на котором в свете лампы лежали грубые, изъеденные домашней работой руки.

— Ходишь на работу как заведенный, а зарплаты не носишь, — раздраженно говорила Антонина, глядя, как Степан натягивает куртку, сует ноги в стоптанные башмаки. — Когда зарплату начнут платить? Хлеб купить не на что, девкам туфельки надо, старые прохудились. В долг живем. А тут еще третьего носи. — Она выпучила живот. — Пойду, аборт сделаю.

— Да что ты, Тоня, не думай об этом! — испуганно воззрился Степан. — Сейчас в России каждый младенец на вес золота. Не стало детей в России. Алешка желанный!

— Пусть те родят, у кого деньги есть! А мне нищету плодить? Или сиротами их растить? Вон на шахтах аварии, что ни месяц, То взрыв, то пожар! Устали гробы носить!

— Тонь, брось тоску нагонять. — Степан приобнял жену сильной рукой, положив на худое плечо осторожные темные пальцы. — Все будет нормально, Тонь. Обещали к концу месяца зарплату за весь квартал выдать. Купим детям одежду, платье тебе красивое. Поедем в отпуск в деревню. У тебя под Воронежем в деревне хорошо, травы много, ягод. Дети в речке будут купаться, ягоды есть. Там и родишь, у матери. Хватит девок рожать, роди сына Алешку.

— Ты говоришь — родить! А где жить? Потолок вот-вот упадет. Зимой стена промерзает. Квартиру тебе не дадут, прошли времена. На новую не заработаешь. Давай соберемся и насовсем в деревню уедем. Я сплю и деревню вижу. Березу нашу вижу, рощу с ландышами, подсолнухи в поле. Давай поселимся — ты фермером станешь. Будем кроликов разводить.

— Какие, дурочка, кролики! — Степан гладил жену по нечесаным поредевшим волосам. — Какой я фермер? Я шахтер. Уголь рублю. На мне земля держится. Пока стою под землей, по ней люди ходят, машины ездят, дети на ней играют. А деньги я заработаю. Потерпи еще, Тонь. Выплатят, куда им деваться?

— Выплатят, выплатят, а я к этому времени под нож лягу! Не могу больше! Потолок течет, из окна дует, дети болеют, а тут еще авария за аварией! Тебя завалит, как мы жить будем? — Она рыдала, по бледному лицу текли слезы, живот под юбкой уродливо вспучивался. Дети в кровати, не просыпаясь, тревожно завертелись в комьях одеяла.

— Не надо, Тонь. Все будет нормально. Люблю тебя. Еще немного подожди, заживем.

Он обнимал жену, дул ей на лоб, вытирал большими темными пальцами слезы. Она перестала плакать. Вздрагивала, прижималась к мужу.

— Дай-ка послушаю. — Степан наклонился, приложил ухо к ее животу и слушал. Его темное, угловатое, сточенное о подземные пласты лицо тихо светилось нежностью. — Торкает, брыкается. На меня взглянуть хочет. Скоро увидимся, Алексей Степанович!

— Прости меня, Степа, я дура. Тебе под землю идти, а я реву. Возвращайся, ждем тебя всем семейством.

Поцеловал жену, вдохнул на прощанье ее теплый домашний запах. Подхватил суму и вышел из дома. В соседних бараках мутно желтели окна. Шахтеры собирались на смену. В темноте, под чахлыми тополями, катил трескучий автобус, собирал на шахту бригады.

Утро было солнечное, великолепное среди ленивого течения вод. Белая громада теплохода величаво скользила по зеленым отражениям, среди холмов и пригорков, на которых краснели сосняки, синели ели, кудрявились березняки и дубравы.