Теплица

В страхе они вцепились друг в дружку, но настойчивый зов, разливавшийся по венам, не позволял оставаться в пещере. Ноги двигались сами, не слушаясь хозяев. Чем бы ни была эта дикая мелодия, они вынуждены были спешить к ее источнику. Даже у сморчка не явилось и мысли воспротивиться.

Не чувствуя собственных тел, они взобрались на каменную осыпь, служившую ступенями, и выбежали наружу, чтобы оказаться в самом центре кошмарного сна.

Теперь ужасный мотив гремел повсюду, он пронизывал все, подобно сильному ветру, хотя ни один листок не шелохнулся. В лихорадочной спешке он тянул и дергал за мускулы. И Грен с Пойли были не единственными, кто отвечал этому воплю сирен. И летающие, и бегающие создания, и прыгающие, и те, что ползают в грязи, — все они спешили пересечь поляну лишь в одном направлении: к Черной Глотке.

Глотка! — возопил сморчок. — Это поет Черная Глотка, призывая нас, и мы должны идти к ней!

Он впился не только в их уши, но и в глаза. Сама сетчатка глаз частично потеряла чувствительность, так что мир вокруг Грена и Пойли оказался окрашенным в черно-белые тона. Белым казалось небо, мелькавшее над головой, серой стала пятнавшая его листва, черные с серым камни прыгали под бегущими. С простертыми вперед руками Грен и Пойли помчались к Глотке, присоединившись к прочим спешащим на зов существам.

И лишь теперь, сквозь вихрь ужаса и безотчетного стремления вперед, они увидели пастушье племя.

Словно множество теней, пастухи стояли, тесно прижавшись к последним стволам смоковницы. Они привязали себя к ним с помощью веревок. И в самом центре, также привязанный, стоял Икколл Певец. Теперь он пел! Он пел, находясь в особенно неудобной позе, будто изжеванный, будто его шея была сломана, и голова, болтаясь на ней, свисала вниз, а вытаращенные глаза застыли, уткнувшись в землю.

Он пел, напрягая весь данный ему от природы голос, до последней капли выжимая кровь из собственных жил. Доблестная, храбрая песня вырывалась из его рта, споря с мощью Черной Глотки. Она имела собственную мощь — силу противостоять злу, которое в ином случае увлекло бы все пастушье племя к источнику той, другой мелодии.

Пастухи с угрюмой сосредоточенностью вслушивались в звуки песни Икколла. И все же они не бездействовали. Прикованные к стволам дерева, они бросали перед собой плетеные сети, ловя текших мимо существ, спешащих на неодолимый зов.

Пойли и Грен не могли уловить слов песни Икколла. Они не были научены понимать их. Значение слов было захлестнуто, затоплено эманациями могучей Глотки.

С неистовой яростью они боролись с этими эманациями — отчаянно, но безрезультатно. Спотыкаясь, они шли вперед, вопреки собственным желаниям. Задевал щеки, мимо порхали летающие создания. Весь черно-белый мир бежал, полз и летел в одном лишь направлении! И только пастушье племя оставалось невосприимчивым к призыву Глотки, пока внимало песне Икколла.

Когда Грен, споткнувшись, упал, галопирующие растительные существа, спеша, перепрыгивали через него.

И затем широкой, пришедшей из глубин джунглей волной мимо полились попрыгунчики. С прежней отчаянной решимостью внимая песне Икколла, пастухи метали перед бегущими свои ловушки, хватая и убивая их в самой гуще неразберихи.

Пойли с Греном проходили мимо последних из пастухов. Они двигались все быстрей по мере того, как ужасная мелодия набирала силу. Перед ними раскинулось пустое пространство, и, обрамленная узором ближних веток, там стояла далекая Черная Глотка! Сдавленный крик — чего? преклонения? ужаса? — вырвался у них при виде этого зрелища.

Ужас теперь имел формы, и ноги, и чувства, оживленный и направляемый песней Черной Глотки.

К ней — как увидели они своими вдруг высохшими глазами — устремился полноводный поток жизни, отвечая на ненавистный зов, стараясь как можно быстрее миновать лавовое поле, взобраться на склоны вулкана и наконец — в экстазе триумфа — перевалить через край его кратера, прямо в разверстое жерло!

Еще одна кошмарная деталь бросилась им в глаза. Над кратером Глотки появились три гигантских, длинных хитиновых пальца, которые раскачивались теперь, приманивая и очаровывая бегущих в такт роковому мотиву.

При виде их оба вскрикнули — и все же удвоили скорость, ибо серые пальцы манили к себе.

О Пойди! О Грен, Грен!

Крик родился в них, слабый, как тонкая струйка дыма на ветру. Но нет, они не замедлили бега. Лишь Грену удалось бросить мимолетный взгляд назад, на пляшущие серые и черные пятна леса.

Последним пастухом, мимо которого они бежали, была Яттмур; забыв о песне Икколла, она сбросила с себя путы, привязывавшие ее к дереву. Волосы ее развевались на бегу, когда она, по колено в потоке живности, попыталась присоединиться к ним. Руки ее были протянуты вперед, к Грену, словно во сне — к возлюбленному.

В жутковатом свете лицо ее было серым, но она на бегу храбро пела, стараясь песней, подобной той, что пел Икколл, одолеть ту, другую, злую мелодию.