Теперь можно сказать: мы – разные народы

— Искусственный интеллект непременно появится. Это миф, что машина не может чувствовать. Наш мозг — тоже машина с заложенными центрами ощущений. Условные чувства можно дать и искусственному интеллекту, нет никаких противопоказаний. Правда, разум человека оказался очень сложным, в нем 100 миллиардов нейронов. При нынешней технике они невоспроизводимы, но ее мощности удваиваются каждые полтора года. До появления искусственного интеллекта остались не столетия, а десятилетия. Он возможен хотя бы потому, что Каспаров проиграл в шахматы компьютеру.

Я создал теорию мышления, на ее основе мы делали роботов. «Человечки» бродили по лабиринту и ругались, не находя выхода. Эти опыты и сейчас продолжаются в Киевском институте кибернетики, но ребятам неинтересны глобальные задачи, они замкнулись на распознавании образов. Для меня же важен искусственный интеллект со всем богатством человеческой психики.

— Говорят, ее различия сейчас провоцируют «недопонимание» между украинцами и русскими, Украиной и Россией…

— Как выяснилось, у нас есть различия — генетические. Я был уверен, что славяне одинаковы хотя бы потому, что 350 лет прожили вместе. И в первой, и во второй половине жизни я, русский человек, не замечал, что украинцы — некий особый народ. Но когда расшифровали наши геномы, выяснилось: у россиян вклинились гены угро-финских народов, у украинцев — южные, персидские. При желании можно сказать, что мы — разные.

— Несмотря на эти различия, вы, украинский житель, привязаны к российской культуре, недавно книжку в Москве издали.

— Я много печатался за границей. Мои книги выходили, наверное, в 30 странах. В том числе и в России. На этот раз напечатался в московском «Вагриусе». Это мысли о времени, о себе, о жизни, о сердце. Гонорар, правда, заплатили колоссальный — около 130 долларов.

Недавно мои «Голоса времен» вышли и на Украине. А в Донецке без моего участия печатают претенциозно названную «Энциклопедию Амосова». Там собрано все мое о воспитании, здоровье, мировоззрении.

— Одна из ваших книг была запрещена, весь тираж пустили под нож…

— Не весь, часть удалось спасти, один экземпляр успел подарить Сахарову. То была книжка о кибернетических способах управления обществом. Подробно анализировалось, что такое человек, каковы его потребности. Говорилось о необходимости появления гибридной идеологии, учитывающей человеческий эгоизм. Книжку напечатали в Институте кибернетики, но партком опомнился, и до читателей она не дошла.

— Разрабатывая идеологии, оптимальные для Украины и России, вы обнаружили у них много общих черт?

— Обеим странам нужна рыночная экономика, но регулируемая, частная собственность, но значительная доля госсобственности, демократия на всю железку, но обеспечение прав граждан, обогащение, но уменьшение неравенства. Количество зажиточных и бедных должно соотноситься как 1 к 6. В наших же странах — 1 к 15–20.

Глобализация, как бы ей ни противились, ведет к консолидации государств и к обогащению. Доходы неимущих увеличатся.

Этот процесс идет во всех странах. Создается новая структура государственных и человеческих отношений.

Я оптимистически смотрю в будущее. Глобальные проблемы разрешатся, когда генная инженерия снимет вопрос о недостатке пищи для людей.

Разговоры, что человечеству грозят экокатастрофы, по-моему, миф. Чернобыль — настоящая «панама», проблема, раздутая писателями и политиками. В России, на Урале, были гораздо более серьезные ЧП. Но советская власть успела зажать информацию об этом, не дала ей расползтись.

С Чернобылем произошло по-другому. Он — миф, которому поддакивает медицина, потому что кормится за его счет. Я смотрел статистику: из 100 тысяч ликвидаторов за 15 лет умерли — десятки. Если взять естественную убыль за такой же срок, она будет аналогичной. Чернобыль не принес фатальных последствий. От лучевой болезни погибли только 29 человек, получивших смертельные дозы. Экокатастрофы — не тот фактор, что скажется на будущем человечества.

— В своих исследованиях вы, похоже, нашли новую самореализацию. Вы совершенно отошли от дел Института Амосова?

— В институте бываю раз в две недели, встречаюсь с бывшими пациентами. Через институт прошли более 80 тысяч, 5000 из них оперировал я. В 60-х впервые услышал об операциях на открытом сердце, потом увидел, как их делают, применяя искусственное кровообращение. Мне тоже захотелось. Первый аппарат искусственного кровообращения придумал сам, сам же нарисовал инструменты, мне их выточили слесари. Так пригодилось мое первое образование (окончил в Череповце механический техникум, в 18 лет стал начальником смены на архангельской электростанции). Сейчас оперируют совсем с другой аппаратурой, но та, моя, прослужила нам четыре года.

В 75 лет я ушел из реальных директоров в почетные. Ни моя дочь-кардиолог и членкор академии, ни мой зять — хирург в моем институте не работают. Они этого не хотели, да и я не настаивал.