Теперь-безымянные

В середине ночи, когда связисты уже освоили переговорные таблицы, попривыкли к ним, начальник дивизионной связи вздумал изменить кодовые обозначения. На всякий случай — вдруг немцы уже подслушали и раскрыли коды? Подслушать они не могли, раскрыть коды — тем более, но в отношении бдительности начальник связи был совершенно одержимым человеком. Зная его, можно было ожидать, что до утра он еще не раз все переменит.

Когда Платонов явился на зов, деятельность на командных центрах дивизии поразила его своим лихорадочным накалом, своими темпами. В батальонах и ротах тоже спешили, но там была просто спешка, просто торопливость, а здесь во всем присутствовала нервозность, все было точно на какой-то предельно натянутой струне.

При тусклом свете синих фонариков, не видном уже с десяти шагов, саперы, вонзая в землю лопаты и кирки, копали между деревьями глубокие ямы под блиндажи, рыли соединительные траншеи. Хрипели пилы, разрезая длинные древесные стволы на бревна для блиндажных покрытий. В тех блиндажах, что были уже кое-как состроены и освещены батарейными лампочками, большей частью тоже синими или фиолетовыми, толклись, теснились люди, занятые различной, но одинаково суетливой работой. Беспрерывно сновали порученцы, на ощупь выбираясь из-под бревенчатых накатов и ныряя в ночь, сталкиваясь в траншеях с другими такими же темными фигурами, пробиравшимися из тьмы ночного леса в штабные блиндажи. Человеческая речь звучала обрывисто, на таких тонах, будто все были раздражены, злы друг на друга.

Начальник связи, майор, в больших роговых очках, обосновался в углу одного из блиндажей, на который саперы еще продолжали класть накат, с грохотом сдвигая бревна над головами наполнявших квадратную яму людей, постукивая по дереву топорами. От майора пахло спиртом, хотя он был непьющим, и табаком, хотя и курящим Платонов прежде его никогда не видал. Но это Платонова не удивило, удивляться было нечему: всех эта ночь преобразила, все были непохожи на самих себя, вели себя необычно, несвойственным образом.

— Кури! — размашистым жестом сунул майор Платонову разорванную папиросную пачку, из которой он щедро угощал всех подряд, кто был возле него. Платонов чуждался курения, табачный дым всегда бывал ему неприятен, но он не стал отказываться, неловкими пальцами выковырял из пачки кривую папиросу, ронявшую табачные крошки, и, точно это было сейчас почему-то совершенно необходимо, обязательно, закурил от зажигалки, которую ему протянула чья-то рука.

Возле майора, склонясь к фиолетовой лампочке, тесным кружком сидели командиры связистских подразделений, лейтенанты и младшие лейтенанты, все одногодки, сверстники Платонова, и переписывали новые позывные, пристроив на коленях кто блокнот, кто тетрадку. Платонов достал бумагу и тоже придвинулся к свету.

Пригибаясь, укорачивая свой рост, в блиндаж вошел Федянский, повел по сторонам острой бородкой, оглядывая неровные земляные стены со следами кирок и лопат, потолок из бревен, по которым снаружи ходили саперы, что-то сказал сопровождавшим его военинженерам и быстро вышел. До Платонова донеслось, как Федянского назвали «комдивом». Он еще ни о чем не слышал, ничего не знал. Ему объяснили, и он просидел целую минуту, прежде чем смог писать дальше…

Ординарец майора, пронырливый, расторопный малый, казах, побывал у кухонь и притащил ведро горячего, крепкого чая. Нашелся хлеб, нашелся сахар. К ведру потянулись с кружками, и тесный, полутемный блиндаж сразу показался уютнее, каким-то уже обжитым, обогретым. Даже захотелось: остаться бы в нем вот так и никуда больше не выходить…

Но, допив чай, все направились по своим местам, и, шагнув от порога раз, другой, Платонов снова попал в непроглядную ночь, в черный лес, битком набитый невидимым, неразличимым в темноте народом…

— …рожь на ссыпку возил? Возил, все могут подтвердить. А на мельнице пять дён грузчиком работал? Тоже все могут подтвердить. Так почему за это не, начислено? Мне с колхоза ни зерна лишнего не надо, но что я своим горбом заработал — отдай сполна…

— …раненый тебе говорил. А я сам в газетах читал. Ты вот в них не глядишь, на курево только пускаешь…

— …уполномоченный этот городской побелел аж весь и ладонью об стол: «За такие настроения в подкулачный список тебя запишу! И пойдешь на выселение, в Турухан. А то и подале…» Фролка, черт, и тут не сробел. «Ваша власть — ваша воля. Только что ж так низко — в подкулачный список? Уж лучше в кулаки. Иль прям в государи-амператоры, — сразу стенка»…

— …знал бы, что ты такой, я б тебе и цепку для ножика не давал. Сахаром с тобой, жмотом, делился… — Когда? — Забыл уже? Коротка ж у тебя память!..

— …"выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…" Ну ее, эта уже надоела, давайте другую — про синий платочек…

— …это просто старая слава его такая. А сейчас на Сахалине уже все по-другому, как всюду — колхозы, промысла — рыбу добывают…