Теория прогресса

Интересным морское путешествие показалось Вовке только в первый день, когда караван грузовых судов под прикрытием двух сторожевиков вышел из Архангельска. В море на борт «Мирного» поднялся военный инспектор. Экипаж, а с ними всех вписанных в судовую роль пассажиров собрали в кают-компании и военный инспектор, злой худющий капитан-лейтенант (на кителе поблескивали узкие погоны с четырьмя звездочками) деловито и как-то очень хозяйственно заявил, что вот, мол, идет уже осень одна тысяча девятьсот сорок четвертого года и победа наша не за горами, но об осторожности забывать не надо, ой не надо о ней забывать ни на минуту! Недавно, заявил капитан-лейтенант, в фашистском главном штабе старика Редера сменил молодой фашистский адмирал Дениц, и этот сразу начал рыть землю, точнее, море, всеми копытами. Оживилась германская оберкоманда дер кригсмарине, обнаглели подводники. Стали заглядывать даже в наши внутренние моря. Недавно в Карском потопили транспорт у берегов Новой Земли, а у Ямала загнали на мель груженную лесом баржу. Экипаж пытался спастись на шлюпках, всех расстреляли из пулеметов.

Больше всего удивило Вовку то, что нашему командованию (понятно, со слов военного инспектора) были известны не только номера прорвавшихся в Карское море подлодок, но даже фамилии командиров.

Шаар. Ланге. Карл Франзе. Мангольд.

Интересно бы на них взглянуть. Маленькие, наверное, злые. Морды острые. Лежат под водой на рыхлом грунте, зарылись в ил, как крабы. Жрут кофе-эрзац с печеньем. Ждут, когда появится над ними кто-нибудь послабее – груженая баржа или пустой транспорт.

А если честно, не оказалось в море никаких подлодок.

И еще капитан буксира Свиблов Вовку сразу и напрочь невзлюбил.

Перед маминым радистом Свиблов вовсю любезничал, а Вовку невзлюбил. Все казалось ему, что шумит пацан на все Карское море, отвлекает внимание вахтенных от страшного, низкого, сумеречного полярного горизонта. На шее у капитана белый шарфик, на губах презрительная улыбочка. Ему бы думать об опасности, ему бы помнить слова того военного инспектора, а он только и делает, что гоняет Вовку и поправляет на груди белый шарфик.

Вздыхало Карское море.

Старый буксир срывало с волны.

Он проваливался в воду, вздымал тучи ледяных брызг.

Жалобно и скучно поскрипывали металлические шпангоуты. На палубе, на баке, в узких переходах противно пахло олифой, суриком, растрепанным пеньковым тросом. Круглая корма раскачивалась, как качели. От непрекращающейся качки сладко и тошнотворно сводило желудок, но по полной дань морю (точнее, морской болезни) Вовка отдал еще под Каниным Носом и теперь, бледнея, упрямо цеплялся за леера, с обидой думая: ну совсем не те пошли капитаны! Белый шарфик на шее, а боятся любого звука! Понятно, военный инспектор просил не забывать об осторожности, но не трусить же он просил советских военных моряков, не прятаться все время в густом влажном тумане, а всечасно помнить про врага! Не случайно именно Вовка поднял боевую тревогу, заметив на волне черный вражеский перископ!

Мощно рявкнул судовой ревун. В один момент сдернули чехол с торчащих на корме спаренных крупнокалиберных пулеметов, а Вовка еще прибавил динамики происходящему пронзительным свистком, который спер в Архангельске в портовом складе. Помогал полярникам грузить на буксир снаряжение, а свисток как-то сам попал под руку. На вид простенький, а слышно на пять миль. Боцман Хоботило глаза выпучил, услышав. Загрохотал, как слон, по железной лесенке, вырвал свисток изо рта. Дескать, дурак! Дескать, не зови Лихо, пока оно тихо! Дескать, из-за тебя все время шум, пащенок. Радист специально вторые сутки не выходит на связь, чтобы никто не обнаружил буксир, идем в плотной зоне радиомолчания, а ты свистишь на весь север! Где свисток спер, поливуха?

Поливуха – это такой подводный камень, через который вода переливается, не давая буруна. Опасный камень, подлый, издали почти незаметный.

Нечестно сравнивать Вовку с поливухой.

А боцман одно: «Не учи бабушку кашлять!»

Походи Хоботило на настоящего морского боцмана – ну там, свисток на груди, клеенчатая зюйдвестка, высокие морские сапоги, выпяченный волевой подбородок, Вовка многое бы ему простил. Но боцман Хоботило походил на горкомхозовского пермского возчика. У Свиблова хотя бы белый шарфик, а боцман носил черный отсыревший бушлат, и пахло всегда от него хлебом и суриком. Сапоги кирзовые разношенные. Меховая шапка…

Боцман в шапке! С ума сойти!

Мама терпеливо объясняла: Хоботило – он из поморов, у него и фамилия поморская. У немцев немецкие фамилии, у нас, у русских, – русские, а у боцмана – поморская. У немцев вот Карл Франзе, Шаар, Мангольд, Ланге, у нас – Пушкарёвы, Свиблов, всякие Ивановы, а у поморов – Хоботило. Так они называют кривые мысы, глубоко врезающиеся в море.