Тени леса

Разворачиваюсь на каблуках, направляюсь к двери широкими шагами и слышу, как с грохотом открываются окна, как бьются о стены, звеня стеклом. Холодный ветер, который до этого шумел в ветвях деревьев, влетает в покои. Он подгоняет меня в спину, пытается вытолкнуть за порог. Но я останавливаюсь и разворачиваюсь, чтобы закрыть окно и выдворить вон невидимого гостя.

Дрожащее пламя свечи изгибается в последний раз и гаснет. Я слышу щелчок. С таким смыкается огромная клыкастая пасть мрака, который за мгновенье поглощает всю комнату.

Два дня назад

— Э-эй!

Голос прорывается сквозь сон, зовет, но не по имени. Кто-то, возможно, очень важный, пытается пробиться через пелену, но боится. Это заметно по дрожи, которая становится куда явственнее, когда человек — кажется, молодая девушка, — произносит больше одного слова.

— П…проснись, п…пожалуйста!

Она запинается и, понимая, что разговоры не действуют, трясет за плечо. У нее тонкие холодные пальцы с огрубевшими подушечками и очень острые ногти — они впиваются в кожу, когда рука замирает.

— Ты что делаешь? — шипит Самриэль и смахивает ладонь.

Не на такое он рассчитывал, очнувшись, после того как провалялся без сознания… а сколько он, собственно провалялся? И не знает даже. Но он хорошо помнит пещеру и пляшущий на стенах огонь, помнит, как сложно было дышать, когда на шее сомкнулось железное кольцо. А еще помнит тень у края леса: ее, освещенную вспышкой молнии, он увидел, прежде чем получил удар чем-то тяжелым по затылку. Тогда Самриэль усмехнулся: и что за безумец решил сунуться во временное убежище работорговцев?

Сесть получается с трудом. Голова кажется тяжелой и какой-то чужой; приходится придерживать руками, чтобы она не свалилась на грудь. Тогда Самриэль замечает на запястьях уходящие под рукава бинты. Паника, зародившаяся в груди липким комом, поднимается к горлу, застревает там. Пальцы хватаются за перепачканную, некогда белую ткань и пытаются оттянуть в сторону, но она прилегает слишком плотно.

— Всё в порядке, — успокаивает его всё тот же негромкий голос. Он говорит медленно, словно боится споткнуться об очередное слово, как о камень на дороге. — У тебя очень слабые руки. Тонкие. Женские.

Последнее человек произносит ласково, но легче от этого не становится. Самриэль проводит по запястью, чувствует шишку, которая была и раньше, только стала чуть больше, и понимает, что незнакомая девушка, на которую он всё еще не решается поднять глаза, попросту решила позаботиться. Только ведь никто об этом не просил. Да и откуда ей знать, как будет лучше? Самриэль пытается снять бинты, но его руку тут же накрывает маленькая белая ладонь, и шероховатые подушечки пальцев при каждом движении приятно царапают кожу.

— Не трогай, — просят его.

Когда Самриэль тянется, чтобы коснуться тонкой бледной кожи, девушка отшатывается. Она маленькая — наверняка едва ему по грудь — и кажется еще меньше из-за широкой рубахи, доходящей почти до колен. Тяжелое меховое одеяние без рукавов давит на хрупкие плечи, и Самриэль невольно задается вопросом: неужели такая — тонконогая, худая, нескладная — смогла дотащить его сюда?

Девушка теребит спутанные волосы, концы которых выкрашены в синий и напоминают надтреснутый лед на озере. Ирр, жители леса с небольшими заостренными ушами, порой любят украшать себя подобным образом. Цвет не держится и Половину, довольно быстро блекнет, а потому его можно менять часто. Самриэль всегда считал это занятным, но бесполезным, особенно если со стороны ты смотришься так, будто недавно отпугивал птиц на полях.

Незнакомка опускает голову, ведет ладонями по прядям, пытаясь спрятаться за ними. Самриэль улыбается, хоть и не может избавиться от бегающих по коже мурашек. Девушка выглядит… ненастоящей, бесцветной. Как статуэтка, которую зачем-то обрядили в мешковатую одежду. У нее белая кожа, белые волосы, даже глаза — белые. А потому так заметен алый след на губах, когда по неосторожности девушка прикусывает их до крови.

— Почему ты прячешь свое лицо? — спрашивает он, нарушая слишком уж затянувшееся молчание.

— А почему ты не прячешь свое?

Она касается рукой щеки и кивает, явно говорит об уродующих Самриэля ожогах, про которые тот с радостью забыл бы, если бы мог.

Ни один из них двоих не собирается отвечать. Девушка, сунув руку под накидку и ссутулившись, разворачивается и идет к столу. Непривычно ей видеть в маленьком домике гостя, наверняка. Здесь места — на одного человека, а жесткая кровать явно рассчитана на небольшой рост ирр. У Самриэля затекают ноги. Он отворачивается к стене, затем вновь перекатывается на спину. Но жаловаться на свое положение той, которая совсем недавно спасла или от верной гибели, или от чего похуже, глупо.