Тени

Вот тут он разочаровался в своей интуиции. Она неправильно подсказала ему расстояние, и ощущение опасности, заставившее заколотиться сердце, возникло раньше времени: в том месте никого и не было, караульный стоял метров на пятнадцать дальше — там, все еще замирая от страха, он увидел вытоптанную траву, несколько загашенных окурков на тропинке и раздвинутые, с взъерошенными листьями, кусты, сквозь которые продирался, карабкаясь наверх, часовой. Ошибка эта позволила ему полностью избавиться от опасений: сегодня он даже не сумел бы вспомнить, как добрался до конца тесной расщелины и вышел на открытое пространство. Весь путь проделал как ни в чем не бывало, будто сотый раз в жизни.

По росистому лугу он сбегал вниз так легко, словно опирался голыми подмышками на ветер. Перед ним и рядом, вспугнутые его шагами, умолкали лягушки, а затем вновь отзывались позади, обеспечивая ему надежную охрану. К пруду, точно зрачок поблескивающему в камышах, он бросился, как загнанный зверь. Пил, то лежа на животе, то стоя на коленях, минутами теряя сознание, и взамен получал… не силы, нет, только ощущение беспредельной усталости. Ничто не сравнится с тем физическим наслаждением, которое испытываешь, утоляя жажду. И если несколько часов назад, обретя способность мыслить, он понял, что жив, то сейчас впервые почувствовал, что его жизнь принадлежит ему и ничего лучше этого быть не может.

Когда погодя (налившись водой до предела, но все еще ощущая неудовлетворенность клеток, до которых вода не успела дойти), с тяжело бьющимся, едва справляющимся с внезапным приливом жизни сердцем, он поднял взгляд, то увидел восходящую луну, огромную, быстро, прямо на глазах, поднимающуюся из-за горизонта, резко вырывающую из мрака пейзаж.

Он, как зверь, огляделся по сторонам. Стена холмов отступила, но не исчезла: там, откуда он убежал, они были еще погружены в глубокую темноту; края изломанной линией соприкасались с усыпанным звездами небом; далекие леса, поля и деревни выглядели как бесцветный негатив, холодный и угрожающий. Пейзаж впереди спускался к четко обозначенной сверкающей границе лунного света. Оттуда веяло сыростью и доносилось неумолчное кваканье, показавшееся ему легким, спокойным дыханием свободы.

Он решил и дальше идти в ту сторону. Это был самый прямой путь, уводящий от разлога, что показалось ему весьма убедительным аргументом в пользу инстинкта, который упорно толкал его в том направлении. (Впрочем, после того как интуиция уже один раз его обманула, он стал осторожнее и каждое решение проверял разумом.)

Тут воспоминания обрываются и продолжаются с того места, когда его переживания вновь обострились. Это было уже под утро, после ночи, проведенной в поле, среди хлебов. С первыми лучами солнца он почувствовал себя отвратительно, как червяк, которого зной застиг на поверхности земли. Ночь еще кое-как прикрывала его наготу, но с наступлением дня перед ним со всей жестокостью встал вопрос: каким образом вновь заполучить шкуру, то есть естественный для человека покров — одежду?

Одетый понятия не имеет, что за проблема нагота! Только сейчас, на рассвете, он осознал, что его безжалостно лишили собственности, без которой жизнь — фикция. Как же он мечтал раздобыть хоть какое-нибудь тряпье, чтобы сойти — пускай с большой натяжкой, пускай только при благоприятных обстоятельствах — за человека на своем месте, купающегося, загорающего, добывающего торф либо обжигающего кирпичи!

На околице первой попавшейся на пути деревни, в дюжине шагов от хаты, отбившейся от общего стада строений, он присел за обтоптанным курами кустом на опасной границе, близ живущих здесь людей.

Из-за куста он внимательно наблюдал за домом и двором, крепко сжимая в руке валёк, готовый на любой — он сам не знал какой, — даже абсолютно бесчеловечный поступок. К счастью, собак в этом крестьянском хозяйстве не было. Только горластый петух, проснувшись, пел в запертом хлеву, всякий раз возвращая его к реальности и напоминая о дождях и собственной наготе. Странные он там пережил минуты. Пробуждение мира живых, не знающих ежеминутной опасности людей с их повседневным коловоротом забот и хлопот — в двух шагах от него, голой твари, прячущейся в кустах бузины, так близко к нормальной жизни и вместе с тем так от нее далеко. Словно бы рядом с обычным миром был другой, его мир, в котором влачат подобие жизни проклятые, страдающие существа, мечтающие вернуться в человеческое сообщество: стать одним из тех, кто запрягает лошадей, пашет или обрубает сучья!