Тень Вальгары

Роберт Говард Тень Вальгары

1

Эти неверные готовы лицезреть нас?

– Да, Покровитель всех истинно верующих.

– Пусть приведут их.

И вот послы, бледные после долгих месяцев заключения, предстали перед Сулейманом Великолепным, султаном Турции, могущественнейшим из правителей эпохи великих монархий. Под огромным пурпурным куполом величественного зала сверкал, переливаясь, золотой, украшенный драгоценными камнями трон, заставлявший трепетать весь мир. Роскошь этого символа безграничной власти подчеркивал шелковый балдахин; его ниспадавшие края, расшитые прекрасными изумрудами, мягко светились нитями жемчуга, создавая подобие сияющего ореола над головой Сулеймана. Да и весь облик светлейшего правителя вызывал благоговение и восторг: его одеяние переливалось множеством невиданной красоты драгоценных камней, а белоснежный тюрбан, украшенный бриллиантами, венчало пышное украшение из разноцветных перьев. Вокруг трона в почтительных позах застыли девять великих визирей; чуть дальше стояла грозная стража – личные телохранители султана, солаки – в боевых доспехах, с плюмажами из черных, белых и ярко-алых перьев на позолоченых шлемах.

Подавленные этим фантастическим зрелищем австрийские послы, переодетые по повелению султана в шелковые турецкие халаты, нелепо смотревшиеся на европейцах, казались особенно жалкими и растерянными. Измученные девятью изнурительными месяцами заточения в мрачном Замке Семи Башен, что возвышается на берегу Мраморного моря, они щурились от блеска золота и драгоценностей, чувствуя себя непривычно маленькими по сравнению с величественно восседавшим на троне Сулейманом Великолепным. Глава посольства, генерал Габордански, доверенное лицо австрийского эрцгерцога Фердинанда, с трудом подавлял гнев и жгучую обиду, скрывая их под маской смирения и почтительности. Остальные сотрудники миссии искоса поглядывали на генерала, готовые поддержать выбранную им манеру поведения. Несчастные австрийцы томились в тюрьме с того самого дня, когда сербский князь Милош Кабилович, стремясь остановить кровавую резню, заколол спрятанным на груди кинжалом завоевателя Мурада.

Сулейман Великолепный смотрел на посла с еле заметной снисходительной улыбкой, которая, пожалуй, пугала не меньше, чем выражение ярости, частенько искажавшее его худое, довольно красивое лицо. Тонкий, немного крючковатый нос и сжатый прямой рот придавали султану жестокий и даже хищный вид, который не могли смягчить ни длинные свисающие усы, ни удивительно тонкая шея. Его узкий заостренный подбородок был тщательно выбрит, и во всем облике Сулеймана угадывалось скорее что-то татарское, нежели турецкое, и это соответствовало истине: сын Селима Мрачного и крымской принцессы Гавжи Хатум унаследовал от матери гораздо больше, чем от отца. Рожденный повелевать простыми смертными, наследник трона могущественнейшей военной державы, Сулейман Великолепный достиг вершин власти и славы и не знал себе равных в подлунном мире.

Жесткий проницательный взгляд султана заставил старого генерала опустить голову – как ни пытался Габордански скрыть свою ярость, она неутихающим пламенем горела в его глазах, воспоминания терзали сердце. Девять месяцев назад, в качестве полномочного представителя эрцгерцога, генерал прибыл в Стамбул для ведения переговоров о перемирии и передаче венгерской короны Фердинанду: гибель короля Лукаша в кровавой битве под Мохачем, в сущности, открывала турецким войскам дорогу в Европу.

Тогда же перед султаном предстал и другой посланник – Жером Лашски, польский пфальцграф. Все предложения эрцгерцога в изложении Габордански прозвучали прямолинейно и даже грубовато – как свойственно людям его типа – и вызвали безудержный гнев Сулеймана. Лашски же – хитрая лиса – демонстрируя бесконечную преданность и смирение, просьбу свою передать корону в Польшу излагал, стоя на коленях и почтительно кланяясь.

И милость Сулеймана конечно же пролилась на него животворящим дождем: почести, золото, покровительство. Однако цена показалась слишком высокой даже для алчной натуры Лашски – поляки предали своих соседей-союзников, открывая дорогу туркам через их территорию к самому сердцу христианского мира.

Все это старый генерал, корчась от ярости и бессилия, узнал уже в тюрьме, куда угодил по воле надменного и высокомерного султана. Теперь Сулейман, с легким презрением поглядывая на Габордански, решил обойтись без обычной церемони и вести беседу с иноземцами только через Главного визиря. Великий Турок не снисходил до изучения языка неверных – будь то немецкий или французский – зато австрийский посол прекрасно понимал по-турецки. Султан высказался коротко и без всякого предисловия:

– Скажи своему повелителю, что теперь я готов нанести визит сам, и если он не захочет приветствовать меня в Мохаче или Пеште, я встречусь с ним под стенами Вены.