Тень «Райского сада»

– Мародеры шуруют, – начальник в фуражке даже не шелохнулся, – находят щель. Стройматериалы воруют. Камни, доски. Щебень, опять же.

– Пугнуть бы, – отозвался военный, – пару раз по окнам пальнуть!

– Я тебе пальну! Весь город разбудишь, – начальник зло зыркнул на него темным глазом, с угрозой блеснувшим из-под фуражки, – дело сорвешь.

– Я это… того… предложил просто, – перепугался военный, – мародеров пугнуть. Шастают ведь.

– Ну и пусть шастают, – начальник пожал плечами, – не время и не место. Все равно в старой церкви больше ничего нет.

Было как-то странно называть величественный огромный собор старой церковью. И, словно с укором, отозвавшись на несправедливые слова, тусклая лампа на электрическом столбе, качнувшись, снова высветила высокий шпиль колокольни, тонувший в ночной черноте.

Огоньков больше не было. Темные впадины разбитых окон напоминали гнилые зубы во рту столетнего старика, являя зрелище жестокости времени и опустошения.

– Никого там нет. Показалось. Поехали дальше, – скомандовал начальник, надвинув фуражку на глаза еще глубже.

Автомобиль снова тихо заурчал и тронулся в темноту, следуя за изгибом пустой дороги, ночью похожей на спокойную полноводную реку с недвижимой ветром водной гладью.

Остановился он возле второго подъезда.

– Планшет, – коротко скомандовал начальник, и военный тут же подал ему кожаный планшет, лежащий сбоку на сиденье. Откинув крышку, мужчина принялся рассматривать лежащие в нем бумаги.

– Так, приказ есть… – задержался на одной из них.

– Все по форме, – нервно кашлянул военный, – как вы приказали.

– Хорошо. Ты все запомнил? Идешь со мной. Ты сидишь в машине, – обернулся к водителю. – Двигатель заглушить. Не привлекать внимания.

– Так нету здесь никого, коты только… – отозвался шофер, заметив мелькнувшего вдали темного ночного кота.

– Как выйдем из подъезда, багажник открыть, – начальник бросил на него злобный взгляд, но тут же обернулся к своему спутнику в военной форме, – пошли.

У входа в подъезд они остановились.

– Завтра этого… ушлешь. – Начальник говорил тихо, как будто их можно было услышать.

– В часть? Или… того? – замялся военный.

– Лучше того. Тупой, болтливый. Это твой прокол. Людей подбирать не умеешь. Доложить бы куда следует!

– Я исправлюсь! Все сделаю! – У военного затряслись руки. – И не пикнет больше, сволочь! Не повторится! Ты же меня знаешь.

– Знаю, – повернувшись, начальник уставился на него неподвижным тяжелым взглядом из-под фуражки, – знаю, потому и сказал. Другому бы не говорил. Сколько людей над делом работали. А тут…

Военный задрожал всем телом. Сделав вид, что не видит и не понимает его состояния, человек в фуражке усмехнулся и скомандовал:

– Пошли.

Они скрылись в дверях подъезда.

Пытаться уснуть было бессмысленно. Боль никуда не ушла, только стала острей. И, развернувшись к стене, Зинаида вдруг застонала от этой боли, которую в сотый раз принес повторяющийся жестокий сон. Затем откинула одеяло и села в постели, приложив холодные руки к пылающему лбу.

Занавески были раздвинуты. В этот раз она сделала так специально – так был виден собор. Он закрывал почти весь вид из окна, возвышаясь над миром и пряча от нее землю. Тень от каменных стен падала на ее пол.

На старом, вытертом паркете, чудом сохранившемся в ее комнате после девятнадцатого года, когда в топку в ужасные морозные зимы шло все – и мебель, и брусья комнатных перекладин, и паркет, – была видна четкая линия, всегда находящаяся в одном, строго определенном месте. Это ночная лампа на электрическом столбе рядом с домом отбрасывала тень. Зина привыкла к этой тени. Она жила с ней с самого детства. И это было единственным, что осталось неизменным.

Резко встав с постели, она переступила босыми ногами через черту и подошла к окну, чтобы прикоснуться к холодному стеклу разгоряченным лбом. В комнате было мучительно холодно, но Зина совсем не чувствовала этого, несмотря на то что от ее дыхания шел призрачный, белесоватый пар.

Эту привычку она сохранила с самого детства: вскакивать с кровати посреди ночи и прятаться в тени собора, если ей приснился плохой сон. Ей казалось, что это ее исцеляет, дает силы, и несмотря на все ночные кошмары, сердце ее рвалось к жизни, и она все еще сохраняла иллюзию, что все будет хорошо.

Ей снились коридоры медицинского института и выпускные экзамены, на каждом из которых она получала высший балл. Лучшая в группе. Самая лучшая. Всегда. Только она.

Как ее называл этот профессор?.. Имя его стерлось из памяти Зины жестокое время. «Гордость нашего курса! Ждет слава профессора Мечникова…» – и это все о ней. Как же тогда ей завидовали! Сон окунал ее в реальность – пережитое тогда ощущение счастья. А потом… Потом стол, заваленный папками с записями ее работы, с чертежами и графиками, со всем, чего больше не вернут. Никогда.