Тень от башни

— Приведите животное для жертвы, — приказал их учитель, Торнеа.

Ученики отправились на поиски подходящей твари. Тыченко, который любил животных, поймал крысу — самое маленькое и не создающее для человека обязательств существо. Братья Янош слазили в голубятню и принесли в ладонях двух сонных белых голубок. Андерс взял из клетки в подсобке курицу. Удаев, желая в очередной раз выпендриться, притащил ничейную серую кошку, которая жила у лагеря. Все подкармливали её, и теперь кошка доверчиво сидела на руках у своего убийцы. Герман Граев пошёл в ближайшую деревню и купил за пятьдесят рублей козу. Он отсутствовал дольше всех и вернулся в сумерках. Остальные сидели вокруг костра.

— Крыса не годится, кошка тоже, — объявил Торнеа.

— Жаль, — сказал Удаев, гладя кошку. В ретроспективе, во сне, Герман вдруг свёл концы воедино и понял, почему не любит Стекловского, ни разу его не видав. Эддины выходки напоминали — вот это.

— Удаев, оставь эту кошку в покое, — сказал Тыченко самым своим спокойным и страшным тоном. — Не причиняй ей вреда. Не то один из нас не уйдёт живым с поля.

Удаев пожал плечами и опустил кошку наземь.

— Голуби уже лучше. Курица тоже пойдёт, но лучше всего коза, — сказал Торнеа.

Он взял козу за ошейник, погладил по носу и повёл к яме. Ученики последовали за ним. Серая кошка горестно, недоуменно мяукнула, пригревшись было в человеческих руках — и снова брошенная, ничья. Яма была в ладонь глубиной и казалась бездной. Торнеа поднял козу за холку над краем и перерезал ей горло длинным ножом. Коза продолжала балансировать на напряжённых задних ногах, словно и не заметила раны. Кровь хлестала в яму, окрашивая чернозём блестящим, живым, вишнёвым. Наконец коза обмякла, её взгляд остекленел, и Торнеа уложил её на краю ямы, головой вниз. Напор крови схлынул, тёк только тонкий ручеёк. Ноги козы подрагивали. Торнеа встал на колени, склонился над ямой и окунул лоб в кровь, зачепнул её горстью и поднёс ко рту. Потом выпрямился. Потёки с губ и со лба превратили его лицо в лик дикарского бога смерти.

— Иди сюда.

В этот момент память и сон разошлись друг с другом. На первой дороге Торнеа взял левую руку Германа, повернул его лицом к себе и полоснул ножом по внутренней стороне локтя.

— Её кровь вместо твоей.

Герман судорожно вздохнул, глядя мимо наставника и собратьев в поле. Сгустились сумерки, и зелёная равнина, золотеющие поля и белые хаты обрели общий серый, миражный цвет. Духи в земле проснулись и вышли на зов царя. Они всплывали из-под травы, из-под стен, выныривали с полей, неслись от городских огней нескончаемой вереницей, юные, взрослые, старики и младенцы, румыны, сербы, цыгане, немцы, авары и печенеги, болгары и даже грустные турки с обвислыми в смерти усами. Они вились над ямой, как сияющий водоворот, лезли из старой усталой земли без счёта — погубленные, схороненные, неспасённые обитатели этого края. Люди Торнеа. Нисколько пространства вмещало их всех. Мёртвые души стремились к кровавой яме, вливались в башню из тьмы — слишком близко — свивались в её сердцевине в бесплотный столп. Во свет.

Герман закрыл глаза. Горячая кровь текла по его руке наземь. Кровь жертвам. Он помнил, что Йон Торнеа вспорол ему руку ножом — но здесь, во сне, случилось иначе. На этой второй дороге Торнеа склонился к нему — слишком большая мощь, слишком близко — обнажил в звериной ухмылке острые зубы и укусил в изгиб локтя — немыслимый в реальности необратимый акт, после которого назад нет хода. Кто-то хочет мне что-то сказать, понял Герман — и ждал, продолжая согласно приказу спать.

Он поднялся и поплыл в ночное небо, глядя звёздам в глаза. До звёзд пока не было хода; Германа потащило в город. Он пронёсся над водопадом тёплых огней и встал на уровне «крыши» Тимишоары — самых высоких старых церквей дворцов — глядя на кафедральный собор, прекрасный, как русский храм. Его подбросило выше, до шпилей трёх новых башен, пока ещё строящихся или существующих лишь в проекте, но уже выросших в незримом мире, влитых в город. В них пустовали уже не все этажи. Герман взлетел к их вершинам — выше — и город вылетел из-под него. Долину потащило прочь, как простыню. Германа проволокло над страной. Он нёсся в небесных сферах на запад, потом на юг, ко Средиземному морю. Земля отстала, расступались волны, вода и дно сливались в форму, твердь, изгиб; уносились — назад? вниз? — массы, россыпи влажного камня, песчинки, водоросли, моллюски, блестящие рыбьи бока, округлые лбы… Душу странника вскинуло — вверх — вверх — вверх — могучим ветром морским и поставило на вершине. Смотри, сказало море, простёрло длань и рукавом смахнуло даль. Герман увидел — берег, сумочку на скале, сброшенную одежду, Надю, плывущую в темноту, прочь. Она была одна в воде. Одна в беде. Спеши, сказало море.

Герман проснулся.

* * *