Тень Одержимого

Но случалось и то, что поэты и эстеты пафосно называли любовью. Когда его в женщинах трогало не только тело — хоть и тело, конечно, тоже имело значение. И такие чувства он испытывал всего два раза: к Хелен Нельсон и Софи Фокс, дочери бывшего губернатора. И сейчас капитан на самом деле желал чего-то подобного. Чистой, подлинной привязанности, которая сохранится на многие годы — даже после того, как развеются влечение и влюблённость.

После обеда Босс закинул посуду в моющую машину и отправился прилечь в каморку за кухней. Пиксель же поднялся наверх, в маленькую башенку, где была его спальня. Несмотря на скромную обстановку, круглая комната со светлыми обоями на стенах выглядела уютно. Над простой деревянной кроватью висели плакаты с фотографиями разных уголков Галактики, включая Зекарис и Сэхримнир. Посередине бросался в глаза яркий постер Бэзила ван дер Бюрена — музыканта, известного на окраинах Империи и пиратских платформах.

Пиксель подошёл к небольшому готическому окну, единственному в башне. На улице сильно нахмурило, и туристы разбрелись по тавернам и съёмным квартирам в «лабиринтах». С серого помрачневшего неба хлынул дождь. Капли появлялись на стекле и вскоре уступали место новым. Пиксель не слышал их ударов за многослойным окном. Задёрнув бордовую штору, капитан улёгся и заснул.

Ему снилась какая-то неразбериха из диких, безумных образов. Они проносились в его голове и так же быстро исчезали, и он не мог их зафиксировать и запомнить. Но один образ всё же проявился отчётливо. Пиксель будто возвратился на ту безымянную, покрытую джунглями планету, куда космоварвары отправили его с захваченной родины. В бывший имперский барак, который на время стал его тюрьмой.

— Слышь, ты, работай, йоп! — прорычал чужак-надсмотрщик.

Космоварвар выглядел как человекообразная обезьяна в грубой моторизованной броне с дымящими выхлопными трубами на спине. Пиксель ощутил инстинктивное желание бежать — что он в реальности с друзьями и сделал. Он и во сне бежал — в таинственную серую дымку, которая смыкалась над ним со всех сторон. И где-то вдалеке белел каменный профиль Карла Птитса…

Глава 5

Святая ведьма

Ефросинья лежала на кровати, на белой простыне. Она расслабила своё крупное тело, полностью отдавшись удовольствию. Справа от неё устроился Мэтт. В их ногах валялось одеяло, а комната погрузилась в ненавязчивый полумрак — её освещали лишь две слабые лампы у кровати и далёкие огни города за полуоткрытыми жалюзи. Мэтт и Ефросинья были обнажены. Он обхватил своей ногой толстое бедро Прониной, своим худым телом прильнул к её мягкому тёплому животу, а его пальцы ласкали её большую выпуклую грудь. Ефросинье нравилось, когда Мэтт нежно касался её. Она чувствовала прилив приятного тепла в голове, груди и между бёдрами — и так хотела раствориться в этой волне… Мэтт успокаивал её своим присутствием, помогал отвлечься от суровых будней имперской охранительницы. В обществе этого хорошего доброго парня жизнь, полная захватов, расстрелов и жёстких решений, как будто оставалась позади.

Но при этом Мэтт раздражал Ефросинью. Разве нужен ей простой парень из техподдержки? Робкий застенчивый ботаник, который не держал ничего тяжелее компьютерной отвёртки? Мэтт не был тем настоящим мужчиной, о котором мечтала Пронина, поэтому расставание с ним было вопросом времени. Cам он почти не проявлял инициативы, и она была вынуждена нянчиться с ним, как с маленьким ребёнком. Но он так чувственно гладил её тело, его касания были такими нежными и интимными, и от них она ощущала приятную влажность ниже пупка… И своим присутствием он напоминал Ефросинье, что она не монстр на службе Империи, а человек, способный на сострадание и любовь.

Пронина слегка толкнула руку Мэтта плечом.

— Всё, Фро? — спросил он на общеимперском.

«Фро». Как только Ефросинью не называли в этом чуждом ей мире. Девушки из офиса Баррады обращались к ней «Эфри». Где-то она слышала даже «Эф». А сокращённый вариант её имени, принятый на Великородине, был сложноват для тех, кто рос на других планетах. Хотя Мэтт почти угадал. Почти.

Пронина лишь кивнула. Мэтт смотрел на неё с обожанием и нежностью, но в его худощавом лице не прослеживалось ни воли, ни харизмы. Его глаза светились счастьем от близости с любимой, а она думала — «Зачем он снял очки? Он говорил, что они ему мешают, что они могут упасть, но вдруг он просто не хотел видеть жирное тело „Фро“ и представлял вместо неё какую-нибудь Мелиссу или Миранду?»

Послушавшись Прониной, Мэтт надел очки и поднялся с кровати, и Ефросинья смотрела, как болтается его вислый член. Нет, всё-таки это ненастоящий мужчина. Слишком тощий, нерешительный, не умеющий ничего, кроме своей унылой работы, мямля. С ним и «настоящего» секса с проникновением было мало — Ефросинья успокаивала себя тем, что не хотела детей, но ей, как привилегированному агенту Бюро, теперь были доступны любые средства контрацепции — не то что рядовым, верующим имперцам, особенно на родной Великородине.