Тень деформации

Красота воздействия была неоспорима: Кристина была центром мятного и золотого сияния, перевитого голубоватыми потоками ветра. Изначально всё это сплеталось в кокон, напоминающий едва раскрытый бутон розы, но сама суть воздействия разворачивала и увеличивала «бутон», делая его менее насыщенным, в итоге полупрозрачным, но напоминавшим, в уже «распустившемся» состоянии, этакую лилию. Чертовски выходило красиво и впечатляюще, причём эти «раздувания-распускания» шли один за другим, отличались друг от друга в форме, свете и ветре, пусть незначительно, но заметно.

В общем, засмотрелся я, чуть не «зевнул» пару гадких флуктуаций, но не зевнул и собрался.

А через несколько минут впечатляющей иллюминации, на мои скрещенные ноги (ибо присел я на палубу, облокотившись спиной о приборину), опустился груз. Довольно приятный груз, потому как это была Кристина, весьма уставшая, но довольная.

— Сделала, Терентий, — улыбнулась она, прислонилась к груди доспеха и засопела, уснув.

Пусть спит, заслужила, внутренне улыбнулся я. И начал, уже не занятый стуканьем молотком своей воли по флуктуациям, воспринимать окружающую действительность.

Для начала, вокруг стояла если не толпа, то близко к тому. Офицеры рейдеров, офицеры судна, шестерёнки, попы и прочая свойственная имперскому военному транспортнику живность. Даже Верилла, гимназистка обморочная, очнулся и с полуоткрытой пастью пучил на происходящее подбитые очи.

Вся эта мизансцена освещалась золотистым свечением, в роли фонаря же выступала моя усталая персона. Хоть крыла втянулись, вяло порадовался я пожирая противный нимб.

— Нормальный варп, господа. Я, конечно, понимаю, что я — весьма привлекательное зрелище. А уж мой дознаватель — вообще глаз нельзя отвести, — выдал я. — Но, может быть, вы займётесь судном? — полюбопытствовал я.

В качестве весьма уместной иллюстрации моим словам противно загудела сирена, и на смену моей сиятельности в роли источника освящения пришли мигалки тревоги. Что-то она там обозначала, но мне, признаться, было довольно лениво вспоминать: усталость, пусть чисто психологическая (а, возможно, душевная), навалилась, и делать ничего не хотелось. Я немного подумал, да и решил дать себе десяток минут на «отдупление», да и Кристина пусть пока поспит.

А народ на мои слова (или сигнал тревоги, и такое бывает) встрепенулся и весьма бодро поскакал по своим делам. Но не все: остались алчно взирающие на меня попы, ну и талларнское офицерьё.

— Экклезиархи, вместо того, чтоб услаждать свой взор моей красотой, занялись бы, варп подери, делом, — добро улыбнулся я. — У вас корабль, от экипажа до пассажиров, нуждается во всяческом утешении. В том числе и религиозного толка.

Попы почесали головы, переглянулись, покланялись мне, паразиты такие, ну и тоже ускакали вдаль. Тем временем я призадумался, как бы мне послать ентих пустынных джигитов, взирающих на мою несчастную персону с религиозным трепетом. Но придумать не успел: из коридора раздавались звуки сочных плюх и приглушённого мата. Причём, явно приближались эти самые звуки к месту нашей локализации. Я, перестав придумывать, куда и по какой причине окружающих послать, с ленивым интересом стал прислушиваться.

И узрел я весьма занимательное зрелище: мой обезьянус-аколит, в своём титаноустойчивом экзоскелете, неторопливо делал вид, что прогуливается. На деле же, джокаэро, плюмкая губищами и скаля зубы, пинал и выдавал лещей талларнцам, явно желавшим его задержать. С последним у них, как понятно, ни варпа не выходило, но прилагали они усилия заметные и настойчивые.

— Не трогайте примата! — повысил я голос, отчего Кристина заворочалась, так что голос я понизил. — Это джокаэро, мой спутник и аколит, — гораздо тише дополнил я.

Делал я это, как понятно, не в заботе об обезьянусе — судя по свету и ветру, да и довольной морде, примат явно получал от пинания окружающих удовольствие. А как раз в заботе о сохранности этих самых окружающих.

Талларнцы призадумались, очи на переносицах коллективно свели, да и перестали бодро прыгать под плюхи джокаэро. Ну а тот поу-у-укал, показал окружающим язык, ну и гордо промаршировал ко мне, начав, как мы в свое время и договаривались, выразительно гримасничать и жестикулировать.

В свете и ветре же примат прямо поинтересовался:

«Что это за варповщина тут творилась-то? Красиво, конечно», — направил он мыслеобраз цветков, правда несколько иных и в других спектрах ощущения, нежели виделось мне. — «Но как-то вы, почтенный говорящий человека, излишне разошлись. Надо поскромнее быть, ну или мою персону заблаговременно предупреждать, дабы я не волновался зря. И что и как ты сделал?» — с искренним интересом уставился он на меня. — «И зачем тебе ещё один корабль со зверушками? У тебя и так много, я знаю!»

«Спасал «зверушек» из глубокого варпа», — ответно отмыслеэмоционировал я. — «Предупреждать времени ни варпа не было. А делал не я, а она» — кивнул я на Кристину.