Темный рай

– Мэри Ли, у тебя учащается пульс, – пробормотал Джей Ди. – С тобой всегда такое случается после банки «Миллера»?

– Только когда я раздумываю, не запустить ли эту банку в голову несносного типа. Так ты хочешь пива или нет?

Горло Рафферти было как высохший колодец, во рту стоял вкус пыли и лошадиного пота.

– Ладно, кажется, лучше тебя обезоружить.

Мэри округлила глаза и направилась к старому деревянному сиденью от легкой двухместной коляски, превращенному в скамейку, установленную у стены в конце конюшни. Она уселась на лавочку, протянула Джею Ди банку и открыла свою.

– Перемирие, ладно? – предложила она и отсалютовала банкой. – Не думаю, что кто-нибудь из насостался бы в живых в случае поединка этой ночью.

Джей Ди, как бы уступая, слегка кивнул, открыл банку и выпил половину ее содержимого одним долгим, жадным глотком. Мэри не могла оторвать глаз от заходивших на его шее мускулов. i

– Трудный денек? – спросила она, пытаясь отвлечь себя от непрошеных мыслей.

– Обычный, – пожал плечами Рафферти.

– Что значит «обычный»?

– Закончил возиться с племенным табуном на предмет клеймения и вакцинации. Жеребят надо было выездить. Быков перегнать.

Мэри показалось, что за перечисленными работами стояло гораздо большее, чем прозвучало в нескольких небрежных фразах. У Рафферти был удивительный талант к замалчиванию каких-либо деталей. Он сжимал свою речь до элементарного выражения сути дела, отбрасывая многословие, казавшееся ему абсолютно излишним. Эта манера одновременно и привлекала, и раздражала. Мэри привыкла к общению с мужчинами-профессионалами девяностых годов, которых стоило лишь завести, и они уже не закрывали рта. Бред всегда был настоящим фонтаном информации о самом себе: его чувства, его интересы, его карьера.

– А клеймят лошадей так же, как в ковбойских фильмах? Связывают и прикладывают раскаленное тавро к бокам?

Рафферти едва заметно напрягся, челюсти его сжались.

– Это делается по необходимости, – процедил он сквозь зубы, задетый предположением, что он может причинить ненужную боль животным. – А ты вегетарианка или что-то в этом роде?

– Нет. Просто любопытно. Поверь, я редко привередничаю в том, что касается еды… за исключением разве что печени. Не люблю печенку. И я не ем ничего из того, о чем люди говорят: «У него вкус, как у цыплятины». Почти всегда под этим подразумевается какая-то живность, которую знай ты о том, что она собой представляет, ни за что бы не стал есть.

– Гремучая змея, – едва улыбнувшись уголком рта, сказал Рафферти. – У нее вкус цыплятины.

Мэри поморщилась от подобной идеи и, всплеснув руками, поежилась в своем просторном жакете.

– Нет уж, спасибо! У меня нет ни малейшего желания включать в рацион рептилий.

Джей Ди хрипло расхохотался. Мэри наградила его улыбкой. Борясь с собой, Рафферти посмотрел на свободное место рядом с ней. Он не хотел, чтобы Мэри ему нравилась, не хотел поддаваться ее чарам. Он хотел затащить ее в постель. Хотел купить ее землю. Эти желания были просты, прямолинейны и безопасны. Прочее уводило на опасную территорию.

– Тут есть кое-какие работы по хозяйству.

– Они возникают каждые десять минут. Дай себе немного полодырничать, Рафферти.

– Лодыри в этих местах долго не протягивают. – Не сводя глаз с дома, Джей Ди позволил себе медленно опуститься на самый краешек скамьи. От понесенного поражения во внутренней борьбе широкие плечи слегка поникли.

– А сколько времени здесь обитает твой род? – загипнотизированнаяэмоциями, игравшими в глазах Джея Ди, тихо спросила Мэри. Она голову могла дать на отсечение, что Рафферти никогда не скажет о них, а уж ей-то – и подавно. Мысль о том, что отношение к ней этого парня – всего лишь щит, укрывающий нечто более сложное, даже беззащитное, поразила своей опасностью, но все же Мэри не могла удержаться от желания заглянуть в эту бездну.

– Четыре поколения. – Несмотря на то, что Рафферти произнес это тихим, мягким голосом, в нем безошибочно угадывалась гордость. Джей Ди все еще не отрывал взгляда от дома, хотя Мэри показалось, что он как бы и не видит здания. Она вгляделась в профиль Джея Ди – резкий и красивый, освещенный янтарным светом угасающего дня, – лицо человека, прожившего нелегкую жизнь, закалившую его характер. – С самой войны, – добавил Рафферти.

Он сказал это так, словно до этого уходящего дня не прошло ста пятидесяти лет, будто этот уголок Монтаны каким-то образом существовал вне времени, без связи с остальным современным миром. Они сидели здесь, на дворе ранчо, окруженные дикой страной, без единого признака цивилизации, и Мэри почти поверила в то, что это – реальность.

– Гражданской войны[7], – уточнила она.

– Да, мэм.

– И Рафферти – «южане»?

– Да, мэм. Из Джорджии.