Тёмные тропы

– О, гречка с тушеночкой! Нам такое часто в интернате давали, а потом в детском доме, вот. Прям эта, как ее… Ну, воспоминание это…

– Ностальгия, – подсказал Прянин.

– Точно! – Валик сунул ложку в стремительно пустеющую банку.

– Так ты детдомовский? – приличия ради поддержал беседу Прянин.

– Ага. Мамку не помню почти. Сначала на улице жили, потом меня тетка забрала в Москву, и опять на улице жил, а потом детдом. Там было хорошо, сытно, но тоскливо. Другие убегали, а я жил…

Данила вскрыл ножом следующую банку, где – о счастье! – тоже была тушенка. Валик облизнул ложку и продолжил:

– Опосля детдома я на водителя пошел. Выучился, на работу устроился грузы возить, и тут приходит ко мне дама – вся такая возвышенная, в шляпке, но видно, что или пьет, или еще что, и ко мне: прости, сынок, и все такое… – Валик смолк, будто забыл, что хотел сказать.

– Простил? – спросил Прянин.

– Простил. И в Сектор ушел. Мне Сектор был и мамкой, и папкой, а вот отец Андроний – не отец никакой. Скот он, вот! И вообще, мне тут надоело. Хочу от пуза налопаться – и в душ!

Данила прожевал и покосился на Валика: огромный ребенок – простой как валенок, доверчивый, недолюбленный и недоласканный в детстве. Как и большинство обитателей Сектора, здесь он ищет смысл жизни и себя. Если тебе нет места в цивиле, никто там тебя не ждет, всегда можно вернуться сюда, в Сектор. Даниле же Сектор стал не то что поперек горла – поперек жизни. Но сможет ли теперь просто уйти отсюда? Он чуял искажения и не был уверен, что Сектор его отпустит.

– Значит, так, – скомандовал он. – Спим по очереди. Я первый на дежурстве. Потом – Доцент, затем – Валик. Выдвигаемся на рассвете, до Талдома недалеко.

– Нам в Северный, – уточнил Прянин. – Это еще час ходу от Талдома. Ну, два, максимум.

– По койкам! – Данила повысил голос на полтона.

Все смолкли. Прянин принес отсыревший матрас, Валик – воняющее цвелью одеяло, застелили печь и улеглись. Данила загасил свечу, и кухня погрузилась во мрак. Валик тотчас вырубился и басовито захрапел. Пришлось его будить – не было слышно, что происходит на улице, и враг мог подкрасться незамеченным.

Некоторое время Валик чуть слышно сопел, но вскоре снова захрапел так, что на столе задребезжали консервные банки. Данила выругался, встал и направился его будить.

На самом деле этот дом – сомнительное убежище: стены спасут от чупакабр и вырвиглоток, но вряд ли устоят при натиске хренозавра.

Нащупав печь, Данила поднял руку, чтобы толкнуть Валика, и тут услышал звук. В нем была тоска улетающей журавлиной стаи, боль матери, зовущей потерянное дитя, отчаянье одинокого существа, последнего из своего рода. Он звал, проникая в каждую клетку тела, вибрировал и увлекал туда, где любят и ждут – именно тебя. Глубокий, переливающийся множеством тонов, человеческий и совершенно чуждый. Данила знал: это кричит не искажение, а живое существо, бесконечно странное, чуждое…

Застонал, заворочался Валик, раздался шлепок – то ли он, то ли Прянин спрыгнул на пол и потопал к двери. Загрохотало, завизжал Маугли – на него наступили. Данила и сам хотел идти на зов: тот, кто кричал, ждал его и любил.

В зов фальшивой нотой ворвался тонкий крик Маугли:

– Это ревун, не слушать!

Но Данила хотел слушать, хотел купаться в звуке, стать им. Он шагнул вперед, еще и еще, пока не уперся щекой в стену. Это немного его охладило, и Астрахан титаническим усилием воли зажал уши. Рядом рыдал Прянин, в поисках выхода бился о стену Валик, шипел Маугли.

Когда звук оборвался, Данила оперся спиной о стену и съехал на пол. Он был пуст – ни мыслей, ни чувств, одно желание – снова услышать ревуна. Валик растянулся на полу, всхлипывая, рядом причитал Прянин:

– Что это еще такое? Это ужасно!

– Ревун, – ответил Маугли. – Его нельзя слушать, он забирает.

Валик простонал:

– Я ж говорил: живым мы отсюда не уйдем!

Данила спросил:

– Маугли, это искажение такое? Заманивает голосом?

– Нет, – Данила представил, как в абсолютной темноте Маугли мотает головой. – Он живой. Мы его боялись – ныряли. Если нырнуть – безопасно. Если заткнуть уши – безопасно.

Астрахан продолжил:

– Я за то, чтобы пойти в Северный, минуя Талдом. Не хочется встречаться с тем, кто кричит. Судя по силе голоса, оно огромно. Маугли, кто-нибудь видел ревуна?

– Не.

– Можно я не пойду, а подожду здесь? – прохрипел Валик.

– Если сможешь в одиночку выстоять, то да, – сказал Данила. – Все, спать!

Дежурил Данила, пока не начали слипаться глаза. Он чувствовал время – прошло часа четыре. За окном шелестел, стонал и скрипел лес. Сначала Астрахан с тревогой вслушивался в звуки, теперь же они его убаюкивали.

Когда Прянин его сменил, Данила улегся рядом с посапывающим Валиком и тотчас отрубился.

Проснулся он от головной боли. Открыл глаза: на нем сидел Маугли, дергая его за плечо. Данила столкнул мальчишку, вскочил, завертел головой.

И снова услышал зов.

Попятился, упершись спиной в стенку, заткнул уши. Спасибо лягушонку – если бы не он, брел бы сейчас Данила по болотам, потеряв себя.