Темные силы

– А-а! Это называется «Дикий цикорий»… – говорит он, помолчав. – Желтенький цветочек, так себе, неважный… Он все больше в поле растет. А вот это – папоротник! – рассказывает старик, продолжая шарить рукой вокруг себя. – Лист у него красный, весь узорчатый, а пахнет худо… А вот это – лист брусники… Это – костяника… А это – волчьи ягоды: они, говорят, ядовиты… А вот это колючее-то… пощупай, не бойся!.. это – шиповник. Весной он весь розовым цветом обливается и пахнет чудесно, сладко таково… В лесу-то, братец ты мой, каких цветов только нет. Вот я ужо тебе богульник сорву, – понюхай! Хорошо пахнет…

И старик усердно шарит вокруг себя рукой, ползает на коленках взад и вперед, ищет и, наконец, находит цветок.

– Эти цветы вечером да ночью шибко пахнут, особенно ежели вечер сырой, росистый! – замечает он, подавая Васе цветок.

– Богульник? – переспрашивает тот, наклоняясь над цветком и как бы стараясь запомнить его название.

– Да! Богульник… Его от всяких болезней употребляют, чай из него пьют.

– А-ах, хорошо! – шепчет Вася, вдыхая в себя аромат диких лесных цветов. Он покачивает головой и, видимо, – в восторге.

– Боже ты мой! Что теперь в лесу-то делается! – восклицает старик. – Жаркое солнышко светит теперь над нами. Небо синее, а вокруг нас все зелено… Ночью ужо в траве светляки загорятся. По низким местам белая роса начнет расстилаться… Вот точно все это теперь вижу перед собой, а рассказать – уменья не хватает, да и слов таких нет! Впрочем, что ж! Тебе не растолкуешь! Ты ведь, сердечный, ничего этого отроду не видал…

– Не видал! – с покорностью, смиренно шепчет Вася.

– То-то и есть, мой родной! – замечает старик, и глубокая грусть слышится в его голосе.

Слепые несколько минут сидят молча, словно прислушиваясь к таинственному шороху, что расходится кругом них по лесу, по-за кустами.

– Ох, я – грешник, грешник! – как бы сам с собой, вслух, вдруг начинает старик дрогнувшим голосом. – Могу ли я жаловаться да роптать на судьбу! Почитай, пятьдесят лет прожил я, как и все люди, прожил здоровым и зрячим… И на Божий мир насмотрелся, всего навидался вдоволь, и женат был, и жена была хорошая, и детки были… Все я узнал, все испытал, отведал горького и сладкого… А вот – бедняга-то! (Старик кивнул головой на юношу). Вот уж это, точно – бедняга… Ни отца, ни матери не видал, ни земли, ни неба, ни красного солнышка… Ничего-то не видал, ничего не знает! Да и то не жалуется… О-ох, дитятко ты мое милое, сердечко ты мое болезное! Велико твое горе… Ох, Вася, бедный ты мой!

– Мне, батя, хорошо с тобой! – успокаивающим тоном отзывается юноша. – В обиду меня ты не дашь, всему меня наставляешь, учишь, чем и как делать, водишь меня, рассказываешь мне про все… На что ж мне жаловаться? Хлебушка у нас есть, живем, слава Богу, под крышей… Нет, батя! Мне хорошо с тобой…

И Вася любовно гладит старика по плечу. Старик молча утирает дрожащей рукой навертывающиеся на глаза слезы.

IX

Какая-то маленькая птичка запевает в кустах. «Чюи-чюи» далеко разносится по лесу.

Кто это? – спрашивает Вася, прислушиваясь.

А это, батюшка, иволга! – отвечает ему старик. – А вот другая-то птичка, что тоненьким голоском поет, – малиновка… Еще есть варакушка, та всякий вздор насбирывает, чиликает-чиликает… Зяблик хорошо поет, только уж больно тихо… Есть еще птица – дятел, весь пестрый, красивый такой. Этот все по деревьям лазит да клювом кору долбит, червячков себе ищет. А помнишь, Вася, как весной в Даниловской роще соловей-то пел?

– Помню! – отозвался Вася. – А знаешь, батя, птичка мне всего больше по сердцу?

– Какая?

– Жаворонок! Его песенка мне больно люба. Все бы, кажется, слушать его…

Кроткая светлая улыбка мелькает на губах юноши, когда он вспоминает пенье жаворонка. Собеседники помолчали.

– Ну, вот ты – парень молодой, – опять начинает старик, – тебе жить бы надо да веселиться… Вон птички-то гнезда вьют, живут парами, друг дружку песенками утешают, а ты у меня один-одинешенек… только со мной, стариком, и время проводишь. Какое уж тут веселье! Иные хоть в детстве-то поиграют, отведут душеньку. А ты и тогда, как теперь, в потемках сидел: ни тебе побегать, ни тебе поиграть… О-охти, горе-гореваньице!

Вася вздохнул и промолчал. А старику горько за него: «Легкое ли дело – этакому молодому в несчастии весь век вековать!»

В разговорах да в рассказах время проходит незаметно. Братаны здесь же, в лесу, и обедают – вынимают из узелка краюху хлеба, разламывают пополам, посыпают крупною солью и едят, а потом чашкой достают из речки воды и студеною водою запивают свой немудреный обед. Тут же ложатся они отдыхать и, убаюканные лесным шелестом, шорохом, сладко засыпают под пенье птичек.