Темное солнце

Мерет бросилась в Мемфис. Я последовал за ней. В египетской столице женщины производили много молока, но также и много детишек, так что кормилицы были редкостью. Отнимать ребенка от груди было принято только в три года, так что матери частенько кормили новорожденных, продолжая давать грудь предыдущему ребенку. Свободным доверяли младенцев рожениц, умерших во время родов, а также отпрысков матерей, у которых молоко не прибыло. В тот день мы с Мерет выследили двух кормилиц на улице Горшечников: у одной молоко воняло рыбой, у другой приятно пахло орехом, но она показалась нам такой грязнулей, что мы ее отвергли.

Мерет не впала в отчаяние. Поскольку среди давнишних знакомств решения не нашлось, она направилась в еврейский квартал, представлявший собой хитросплетение застроенных жалкими лачугами улочек, куда мало кто отваживался соваться. Как уныло! Даже солнце избегало этого пыльного угла; стены привалившихся один к другому домишек отталкивали свет, а развешенное на веревках между подслеповатыми оконцами тряпье поглощало его. Несмотря на яростное старание евреев сохранять чистоту и достоинство, над улочками, пахнущими скорее тухлятиной, нежели стряпней, висело зловоние. Чудовищная нужда обрушилась на этих мужчин, женщин и подростков, которых Ипи, визирь, согнал на строительство пирамиды. Исхудалые, с прокаленной кожей и обескровленными от дурного питания телами, принужденные до изнеможения работать на стройке, они уже не имели возможности передохнуть и восстановиться. Независимо от возраста все они, с согнутыми коленями, безвольно болтающимися руками и пустыми зрачками, выглядели стариками.

Откуда Мерет знала этих людей? Она без обиняков переговорила с расплывшимися повитухами, нетвердо державшимися на ногах от усталости, и те, пошушукавшись, указали ей на какую-то убогую лачугу.

Мерет постучалась в дверцу, попросила меня запастись терпением и вслед за седой старухой проникла в жилище. А спустя несколько мгновений воротилась в сопровождении молодой девушки. Неужто здесь проходят годы ее юности? Пухленькая фигурка никак не сочеталась с этой убогой обстановкой; по розовым щекам рассыпались веснушки; заплетенные в косы прекрасные густые шелковистые волосы подчеркивали достоинства ее здорового крепкого тела. Зато в глазах полыхал ужас; спрятавшись за служившим ей щитом покрывалом, та, что звалась Иохаведой, не осмеливалась приподнять трепещущие ресницы и взглянуть на нас или на своих соседей. Чтобы придать ей бодрости, Мерет крепко схватила девушку за руку, и мы втроем двинулись ко дворцу.

Миновав все заграждения, мы преклонили колени перед дочерью фараона. Заметив наше присутствие, Неферу, занятая орущим от голода младенцем, распрямилась.

– Наконец-то! – выдохнула она.

Официально принцесса заявила, что отказывается портить грудь: такова была новая, но уже вошедшая в обычай прихоть царских супруг, следящих за своей фигурой. На самом же деле нерожавшая Неферу не произвела ни капли молока.

Мерет достала из колыбели запеленутого Моисея, чье тело покрывали защитные амулеты, ничуть не церемонясь, толкнула молодую женщину в угол и положила младенца ей на колени. Обезумевшая от страха Иохаведа высвободила из-под туники круглую отяжелевшую грудь с окаймленным бледным кружком гладким соском.

– Но… – начал было я.

Мерет велела мне умолкнуть. Я шепнул ей на ухо:

– Довольно странно для кормилицы, она никогда не кормила!

– Верно говоришь, Ноам. Она только что потеряла своего первенца.

Малыш, даже с закрытыми глазами, не замедлил обнаружить сосок и уже впился в него, отчего Иохаведа в изумлении замерла. Мерет повернулась к ней и певуче проворковала:

– Его зовут Моисей.

– Моисей… – повторила Иохаведа.

И по ее щекам тотчас заструились слезы. Печаль, которую ей велели таить и которую, как она надеялась, ей удалось скрыть, эта подавленность скорбящей матери, переполняла ее. Молодая женщина старалась свыкнуться с малышом, она поглаживала его и, всхлипывая, нашептывала ему «кушай, кушай». Ее сотрясала дрожь.

Движимая любопытством, Неферу присоединилась к нам. Успокоенная зрелищем младенца, который с жадностью пил молоко, она изрекла ритуальное заклинание:

– Да будет дарован тебе Прекрасный Закат и не познаешь ты старости и болезней. Да будут тебе дарованы сто десять лет на земле в радости, а члены твои да пребудут крепкими[51].

После чего принцесса обратилась к Иохаведе, снова захлебнувшейся рыданиями:

– Он делает тебе больно?

– Нет, госпожа, – пробормотала молодая женщина.

– Тогда почему ты плачешь?

– Я думаю о своем умершем мальчике.

Неферу, обычно совершенно лишенная чувства сострадания, похлопала кормилицу по плечу и в качестве утешения заявила:

– Богами тебе было предначертано потерять своего, чтобы заботиться о моем. Ты не зря стала матерью.

– Благодарю тебя, принцесса. Боги очень добры к нам.

Слезы обильно полились из глаз молодой женщины, и этот поток привел Неферу в такое замешательство, что она удалилась.

Я шепнул Мерет:

– Иохаведа обладает отменным здоровьем. От чего умер ее младенец?

– Не знаю, – ответила Мерет и замкнулась.