Темное искушение

— Я вовсе не смеюсь. Может, я и ошиблась, но вы с папой тоже допустили ошибку, не сказав мне всей правды. Если бы кто-то не убил того мальчика, ничего бы этого не было.

— Ты собираешься верить всему, что говорит тебе Дьявол?

— У меня есть только один выход: поверить тому, кто лгал мне годами. Добыча выглядит немного хрупкой. Есть ли поблизости третья сторона, которую я могу спросить?

— Нет никакой необходимости в третьей стороне. Ты должна стоять на стороне отца. На моей стороне, — он буквально кипел от злости.

Дело в том, что я хотела быть верной. Мне хотелось, чтобы путь был легким; верить, что папа это меньшее из двух зол. Но теперь, думая об отце, все, что я могла видеть это искалеченный мальчик и истекающая кровью женщина на полу нашей библиотеки. Когда я закрыла глаза и подумала о другом зле… моя позиция была слишком противоречивой для понимания.

Иван, должно быть, заметил неуверенность в моих глазах, и это его разозлило. Он стиснул зубы. Шагнул ко мне, бросив взгляд назад, в самую высокую точку камеры. Когда его взгляд скользнул обратно ко мне, что-то коварное мелькнуло внутри. Это был первый раз, когда я видела в нем такую тьму, и от этого зрелища у меня волосы на затылке встали дыбом.

— Будь со мной честна. Он не причинил тебе вреда?

Я не понимала, к чему это приведет, но мой желудок скрутило от ощущения, что мне не понравится конечный результат.

Я встревоженно покачала головой.

— И он этого не сделает?

Он придвинулся ближе — настолько близко, насколько позволяла решетка. Мои руки стали липкими, сердце учащенно забилось. Казалось, что Ронан стоит позади меня, а я зажата между двумя мужчинами на поле боя, которые намеревались убить друг друга. Я не хотела попасть под перекрестный огонь, но потом поняла, что уже попала.

— Иван… я…

— Отвечай на вопрос.

Нерешительность разорвала меня пополам. Интуиция подсказывала, что Ронан не причинил бы мне физической боли, но также подготовил к потоку, который смоет меня. Я не хотела, чтобы Иван беспокоился обо мне, поэтому, хотя и не до конца в это верила, прошептала:

— Нет.

Иван провел большим пальцем по моей щеке. Предложение в прикосновении усилило беспокойство в животе, ласка не вызвала ни капли жара, как это вызывали некоторые татуированные пальцы. Почему это не воспламеняется? Почему я не жажду этого?

— Если мне суждено умереть, — сказал он с мрачной усмешкой, — То я могу уйти с треском.

У меня не было времени обдумать заявление, прежде чем он схватил меня сзади за затылок и притянул мои губы к своим между прутьями решетки. Шок на секунду заставил мой рот оставаться бескомпромиссным, но под его ободряющим давлением мои губы смягчились и подчинились.

Его язык скользнул в мой рот, и я встретила его своим, молясь о жаре, боли, отчаянии, которые я должна была почувствовать — нуждалась испытать. Тепло разлилось по моему животу, убеждая поцеловать его сильнее и скользить руками по его плечам и волосам. Он застонал и схватил меня за талию, прижимая к прохладной решетке.

Пальцы Ивана источали тепло, путешествуя вниз по моему телу к заднице, но контакт не воспламенялся. Объятие было тлеющим угольком на ветру, не способным вспыхнуть без бензина.

Он наклонил мою голову рукой, углубляя поцелуй, и я почувствовала знакомый привкус корицы. Они жевали одну и ту же жвачку. У них своя история. Вражда между ними была личной. Интересно, насколько хорошо они знали друг друга, делились ли секретами на улицах Москвы или в камере, похожей на эту?

Когда он отстранился, мое дыхание было мягким и ровным, давление его губ исчезло, оставив лишь воспоминания. Верность говорила мне, что здесь мое место — в объятиях мужчины, с которым я так много делила, — но моя душа молила о чем-то другом: об огне, который горит без топлива; о Versace, танзаните и руках, от которых у меня перехватывает дыхание. Мое тело было не в восторге, хотя внутри все рушилось.

Если я могла желать дьявола, это означало, что во мне тоже имелась какая-то тьма.

Глава 31 Мила

Oenomel — что-то, сочетающее силу со сладостью.

Мне следовало бы подвергнуть сомнению свой жизненный выбор, поискать ключ к камере Ивана или сделать что-нибудь хоть отдаленно конструктивное. Вместо этого я сидела в гостиной с Библией на коленях и смотрела, как солнце садится за горизонт. Книга была на Русском и потому непонятна, но слова не имели значения. Это была божественная поддержка, в которой я нуждалась — подобно распятию или чесночному ожерелью.

Je hais Madame Richie. Tu hais Madame Richie. Nous haïssons Madame Richie.[89] С каждым днем я все больше ненавидела гадалку. Я возложила всю вину на нее за то, что она привела в движение то, что я не могла остановить. Я бы отдала должное своей глупости, но ей нужно было признаться в заклинании, которое она наложила на меня, наслаждаясь удушьем и прикосновением тьмы. Несмотря на отсутствие высшего образования, я знала, что никто в здравом уме не жаждет меньше кислорода.