Тело Кристины

Она спрашивает меня, хорошо ли я вижу. Я не сразу понимаю смысл ее вопроса. Она говорит мне, что вдруг стемнело, наступила непроглядная тьма. Она трясет головой, кричит, что ничего не видит, просит, чтобы кто-нибудь зажег свет.

«Да включите же этот проклятый свет, наконец!» — выхаркнула она вместе со струей черной блестящей жидкости.

Свет горит. Лампы дневного света отражаются от кафеля так, что режет глаз.

Она слепа.

Я нежно ласкаю ей грудь, скользя безымянным пальцем по полоскам ее растянутой кожи. Она приходит в себя. Я буду ее глазами. Она просит, чтобы я не забыл подать ей знак, когда увижу, что смерть приближается. Я пальцем нарисую на ее теле контур смерти. Она спрашивает, на кого похожа эта девица, которая хочет нас разлучить.

Она закашлялась, а потом камнем повисла тишина. Может, она вызвана временной неспособностью говорить? Жак-горошина, Питер и я — мы все чувствуем, что эта тишина готовит нам ответ на вопросы, на которые я еще сам не успел ответить.

Что я любил в ней? Я любил в ней себя. Самого себя. Она не дала мне больше ничего в предмет обожания, кроме моего собственного отражения. С одним только нюансом отличия, маленьким возражением, которое находится между ног. Я любовался в ней отражением своих собственных достоинств. В течение многих лет я занимался любовью со своим двойником, совершенно не замечая подозрительного зеркального совпадения наших желаний. Она хотела во что бы то ни стало знать, любил ли я в ней что-нибудь, кроме самого себя.

Тихий смех заклокотал в глубине ее отекших щек, неожиданно поднялся к губам и слетел с них, на секундочку сморщив ей нос. Он умер в уголках ее глаз, которые закрылись наполовину. И все это с печальным привкусом последнего раза.

58

Сегодня утром я повел матушку к маникюрше. Ее морщинистые ручки так дрожали, что пришлось их приклеивать скотчем к маникюрному столику. Но результатом она осталась довольна. У нее снова розовые ногти.

Карамельно-розовые.

В «Кафе де Пари» нас никто не заметил. Мне стоило невероятных усилий обратить на себя внимание официанта в жилетке с огромным подносом морского коктейля. Он вежливо попросил меня подождать минутку и возвратился изрядно взбешенный, потому что его клиент в это время громко жаловался на низкое качество обслуживания. Плешивость этого добродушного малого и глубокие морщины вокруг глаз, его манера циркулировать между столиками с таким автоматизмом, словно он впервые пошел пешком под одним из них, вселили в меня уверенность, что когда-то очень давно один молодой человек, очень похожий на него, был без памяти влюблен в мою матушку. Я спросил столик возле окна, лучший во всем ресторане, тот, который когда-то украшали розой и каждую неделю ставили цветок разного цвета.

— Столик заказан.

— Я могу заказать его на следующую неделю?

— Это невозможно.

— Почему?

— Дама с маленьким мальчиком обедают здесь каждую среду.

— Вы по-прежнему прячете шарики под салфетку ребенка?

— Нет, мы прячем там коллекционные машинки. Малыш обожает автомобили.

В каком-то смысле этого следовало ожидать. В жизни все повторяется до бесконечности. Через десять лет жена снова возьмет в заложники своего мужа, сама не зная зачем. После ее смерти муж снова встанет на ноги так же быстро, как он когда-то упал. Его мать снова слетит с катушек и будет жевать герань по утрам. А мальчуган снова найдет у себя под салфеткой под видом солдатика или компьютерной игры отчаянное признание официанта, без памяти влюбленного в его матушку.

Я заказал говядину по-бургундски. В ресторане я теперь не ем ничего другого. Я часто ловлю себя на том, что, выловив мясо из подливки, я пытаюсь рассмотреть его поближе. Я ищу там подозрительный кусок. Недостающий элемент.

Теперь я живу с мамой. В доме, в котором я вырос и в котором она прожила с моим отцом сорок пять лет. Она не может больше обходиться одна. Врачи говорят, что ее слабоумие будет только прогрессировать. Они говорят, что она живет как бы в прошлом и принимает меня за ребенка десяти лет. В ее сознании мы все в 1980 году. Поэтому она все время и спрашивает (объясняют мне врачи), где мой отец. Когда я кушаю дома, я использую для этого максимально возможное количество посуды. Например, я специально разрезаю куриную грудку на три части, чтобы испачкать столько же тарелок. Четвертую тарелку я оскверняю с помощью пюре. Йогурт я ем из миски двумя разными чайными ложками. Потому что мама может мыть посуду часами, и это, кажется, единственный вид деятельности, который еще способен доставить ей удовольствие. Иногда я просыпаюсь среди ночи, иду на кухню и тру помидоры на все керамические тарелки. Потом я засовываю их в духовку и жду, когда они подгорят. Я знаю, что завтра у мамы будет счастливый день.

59

Моя жена убила себя сама. Ее слепые глаза безвольно крутятся вокруг своих орбит, как два колесика уставшей Фортуны. Однако я чую, что, несмотря на все это, она еще здесь.

По ту сторону своих закатившихся глаз Кристина что-то замышляет.