Тeкущaя инфoрмaция

Мы молча стояли под облетающими деревьями. Листья падали на камни беззвучно и медленно, словно нехотя. Мы были совсем одни.

Перед глазами у меня бежала стена, которой был обнесен дворец суверенного ордена. Снизу доверху она была разрисована и исписана. Все, что тебе нужно, это любовь. Открой свое сердце, преломи его и раздай другим. Все, что тебе нужно, это любовь. Люди, будьте вместе, не будьте сами по себе. Солнце и цветы, чего тебе еще не хватает? Все, что тебе нужно, это любовь. Леннон никогда не умирал, он живет вечно! Внутри все, что снаружи или снаружи все, что внутри? Еще что-то, мелкими буквами, я не успел дочитать.

Она оттолкнулась от моей груди.

Я развел ладони.

- Идемте, - сказала Стефания. - Пора уже.

Мы прошли через площадь и свернули на Лазеньску.

- А это что? - спросил я.

- Это Дева Мария под цепью, - сказала Стефания, - снова сунув рукава свитера под мышки. Бывший романский костел. Построен, между прочим, в двенадцатом веке. Что у вас было в двенадцатом веке?

- Грызня, - сказал я. - Половцы. Говорят, еще "Слово о полку Игореве".

- Что значит, говорят?

- Абсолютно уверен, что это подделка.

- Хоть в чем-то вы абсолютно уверены, - сказала Стефания.

Я хотел ответить, но тут почвствовал, что на нас смотрят.

Я узнал его еще издали.

Я подошел ближе.

"Здесь, на постоялом дворе "У золотого единорога", в феврале 1796 года жил славный композитор".

Славный композитор смотрел на меня довольно мрачно. Насупленно, исподлобья. Казалось, он все еще повторяет про себя свой упрямый вызов.

Я посмотрел на его лицо. На его уши, которыми он не слышал собственную музыку.

Он, видите ли, схватит судьбу за горло!

Когда-то я тоже этим занимался. Давно уже.

В каком месте у судьбы горло?

Странно, когда я бродил здесь год назад, я никого не видел. Совсем никого. Кроме Дарьи.

Я почувствовал ее за своей спиной и не обернулся.

Почему-то именно теперь, когда она была не перед моим лицом, не перед моими глазами, я почувствовал ее всю. Ее груди уперлись в мои лопатки, правая, левая, потом обе сразу, я чувствовал ее острые соски, о Бог мой, ее живот и эту горячую пустоту между бедрами, которая обволокла мои ягодицы, я чувствовал ее колени, ее ноги от щиколоток до паха, ее дыхание, аромат ее кожи, ее волос, как я чувствовал ее волосы, стоя спиной к ней, этого я уже не мог понять, вообще мало что я уже мог понять, какое-то мгновение я казался сам себе женщиной, в которую входят сзади, успев подумать, что долгое воздержание и постоянные соития на кафеле рядом с унитазом превратили меня в набрякшего живительной влагой подростка, стоило до меня лишь дотронуться и я уже готов был на деле начать осуществление пожелания Божьего, того самого, насчет плодитесь и размножайтесь, я чувствовал, еще немного и придется подставлять тазы и ведра, я заставил себя сдвинуться, довольно неуклюже у меня это получилось, но какой-то миллиметр-другой нейтральной территории я все же расположил между нами.

- Об этом композиторе вы слышали, да? - спросила блудница своим глуховатым голосом. Вполне невинным голосом.

Я шагнул вбок, рассматривая композитора в профиль, потом узнавающе кивнул головой, потом медленно повернулся и посмотрел на блудницу анфас.

Теперь она выглядела не как заяц, а как черт с соломенными волосами. Или, скорее, как чертовка. Насмотревшаяся на речку своего имени. Набравшаяся там опыта с водяными.

Большого труда стоило мне взглянуть на нее в чисто материалистическом аспекте. Отбросив всю эту поповщину из года пятнадцать восемьдесят шесть. Хотя здесь, на Кампе, это нелегко было сделать. Но я взглянул на ведьму объективно.

Так и эдак.

Потом на себя.

И тоже со всех сторон.

Потом с грохотом и окончательно закинул в угол свои кастрюли и миски.

Я был горд собой.

Я был еще в состоянии схватить судьбу за горло.

Или за какое там место ее хватают в подобных случаях.

- Об этом кое-что слышал, - сказал я. - Только, ради Бога, не спрашивайте, что у нас было в 1796 году, ладно?

- Почему?

- Потому что все это очень однообразно, - сказал я

Стефания хмыкнула.

- Бенедикт говорил мне, что вы оголтелый русофоб, - сказала она. Оголтелый, это правильно?

Очень строгое у нее было при этом лицо. Даже несколько недовольное.

- Правильно, - сказал я.

- Так это правда?

- Ну да, - сказал я. - Как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья.

- Вы что? - спросила Стефания. - Вы это серьезно?

- Это не я, - сказал я. - Но присоединяюсь.

- А кто?

- Печерин, - сказал я.

- Что-то я ничего такого не помню, - сказала Стефания. - Помню, что он был лишний человек, но чтобы так говорить о России...

- Это другой, - сказал я. - Литературный продукт для переростков. А тот, который сладостно ненавидел, был вполне живой. И даже католик.

- Печерин - католик?

- А что? - удивился я.

- Ну вы даете, - сказала Стефания.

Так растерянно она это сказала, что я опять заговорил.