Тэянг

– Идем, я знаю отличный пустырь, – сказал я на улице, зажимая коробку под мышкой.

– С этой фразы должны начинаться ужастики. Ну пошли, пошли.

Мапо-гу горел вечерними огнями. За окнами тесно слепленных друг с другом трехэтажных зданий люди ужинали, смотрели телевизор, а над всем этим, далеко-далеко наверху, сияли крупные звезды. Самое удивительное лето в моей жизни подходило к концу. Уже начался сентябрь, но осень еще совсем не чувствовалась: листья не пожелтели, в футболке не холодно.

Мой любимый пустырь на самом деле был вытоптанной вершиной холма в неухоженном парке: я частенько сидел тут в выходные или поздно вечером, когда возвращался из кафе. Отсюда видно было далекий Ханган – черная полоса воды, а за ней – центр города с классными небоскребами. Обычно я смотрел на них и мечтал о чем-нибудь хорошем, слушая музыку в плеере. Иногда, правда, тут раньше меня оказывались парочки, бездомные или компании пьянчужек, но сегодня, к счастью, никого не было. Я быстро натаскал сухой травы со склонов холма – в конце лета ее полно. Яму под костер давным-давно вырыли в центре пустыря выпивохи, которые иногда жарили тут хлеб или куриные крылышки. В другом месте их за это арестовали бы, но полиция Мапо-гу давно устала бодаться с жителями из-за костров на холме.

Найдя несколько вполне приличных больших веток, я сел на землю и ловко развел костер – когда-то бездомные научили, а заодно показали, где прячут бумагу, зажигалку и керосин.

– У нас что, жертвоприношение намечается? – спросил Пак и опустился рядом.

Я запоздало подумал, что его дорогущие джинсы не предназначены для сидения на этой вечно измазанной углем земле, а потом с непрошеным теплом вспомнил, что он никогда не бережет вещи: телефон, одежду, машину, которая гордо припаркована перед домом моей матери на нашей тесной улочке.

– Это тебе, – сказал я и двумя руками, как подарок, протянул ему обувную коробку.

– Вряд ли стоит ждать, что там кроссовки из последней коллекции, да? – нервно фыркнул Пак, принимая коробку. – Умоляю, только не дохлая ворона!

Он открыл крышку так, будто и правда думал, что там кости хомяка или что-то в этом роде. Но внутри были просто вырезки из журналов, рекламные флаеры и парочка этикеток от бутылок лимонада. Все – с идеальным лицом Пак Ин Сона.

– Забавно, я теперь снова вижу их красивыми, – криво улыбнулся я, присмотревшись к содержимому коробки. – Видимо, когда ты отменил ваш договор, Лис сделал так, чтобы на старых фотках ты для всех выглядел прежним, а то была бы слишком большая путаница.

Пак перебирал вырезки, хмуря брови.

– Классная коллекция, но я не очень понимаю, что ты хочешь сказать.

Ох, как же тяжело говорить правду.

– Я был твоим фанатом. Ну, группы тоже, но в основном – твоим. Пять лет их собирал. Понятно, что есть интернет, так что даже не знаю, зачем все это покупал. Может, на случай, если наступит зомби-апокалипсис и всю страну отрубит от Сети. Я бы взял эту коробку, как самое дорогое, и отправился на поиски приключений.

– В чашке и с палочками вместо весел? – усмехнулся Пак, перебирая вырезки. – Спасибо. Это для меня много значит.

– Ты же презираешь фанатов.

– Только в плохую погоду.

Он с улыбкой достал вырезку из журнала времен образования группы. Линхо, Джо, Кибом и он сам, все с покрашенными в разные цвета волосами, семнадцатилетние и счастливые.

– Эту я оставлю. – Он сложил вырезку и бережно убрал в карман джинсов.

– За что ты обижен на Кибома?

Пак пожал плечами, глядя в огонь.

– Он признался, что у него депрессия. Мне после Лиса с каждым годом было все хуже, и к этому январю я уже всерьез выбрал мост, с которого, если что, можно прыгнуть. Тяжко жить, не чувствуя ничего хорошего. И что будешь психиатру объяснять? «Я продал радость оборотню, выпишите мне что-нибудь бодрящее»? Он бы решил, что я реально двинутый. А тут Кибом захандрил, лег в больницу, пролечился от депрессии и устроил этот свой феерический уход, который нашу группу чуть на тот свет не отправил. Гадство! После такого я точно не мог сказать: «Ой, кстати, мне тоже паршиво – может, все-таки стоит пойти лечиться». – Пак поморщился, будто сейчас заплачет. – Журналисты точно узнали бы, и это похоронило бы наш бренд, а правда в том, что я… – Он мокро втянул воздух. – Я люблю нашу группу. Очень люблю. И ненавижу трусость. Поэтому с моста так и не прыгнул – не мог ребят подвести. Поэтому меня жутко бесит, когда ты начинаешь песню о том, как уйдешь из группы. – Пак повернулся ко мне. Он не плакал, слезы просто блестели в глазах. – Только попробуй.

– Я не уйду, – сказал я, хотя до этой секунды еще ничего не решил. Но как я мог его подвести? – Обещаю.

Наверняка это решение заведет меня в дебри куда хуже, чем те, где я побывал, и все-таки на душе сразу стало легче. Я выбрал, куда идти, туда и пойду.

– Тебе ведь уже лучше, да? – спросил я. – С тех пор, как ты можешь радоваться.

Пак помолчал.

– Не сказал бы, что я это могу.

– В каком смысле? Ты же…

Он прерывисто вздохнул и опустил коробку себе на колени.