Течение времени

Потом было много других тостов, пошли в ход более крепкие напитки, и пели песни, а затем, как водится, начались танцы под любимые пластинки «Брызги шампанского», «Рио-Рита», «Мистер Браун»… Алеше было хорошо на душе и весело. Ему очень хотелось потанцевать с Леночкой. Он уже танцевал с Наташей, потом еще с кем-то, еще с кем-то… Но с Леночкой пока не удавалось – она была нарасхват, раскрасневшаяся, смеющаяся, радостная. И уже, кажется, с ней перетанцевали все: и Димыч несколько раз, и Вовка, и вся мужская половина комнаты, и Алеша опять подошел к Петру Петровичу, слушая его бесконечный рассказ о заводе. Боковым зрением он, находясь вполоборота к Леночке, не упускал ее из виду. И вот, бросив посередине танца своего партнера, она через всю комнату направилась к нему. Застучало сердце, стало жарко, и в радостном предчувствии, пробормотав извинения Петру Петровичу, он пошел навстречу Леночке. Не говоря ни слова, как заправский танцор, он обхватил Леночку за тонкую талию и повел в фокстроте. Алеша говорил ей, что она такая красивая, солнечная, легкая, воздушная, как трепещущий голубой мотылек под абажуром, и еще какие-то слова, и еще, и еще, задыхаясь от их потока. Она слушала внимательно, чуть наклонив голову, с застывшей улыбкой, пока у него не вырвалось:

– Я раньше много раз целовал тебя во сне.

Она улыбнулась:

– Сны переходного возраста. А ты знал женщину?

– Нет, – у Алеши перехватило дыхание.

– Это хорошо, – тихо произнесла Леночка и отошла в сторону.

– Алеша, – забеспокоился Вовка, – что произошло? Ты был такой возбужденный, раскраснелся, в чем-то ее убеждал. Что с тобой?

– Как тебе сказать… Что-то со мной происходит, еще сам не разобрался.

– Алешка, ты у нас быстро влюбляешься, а затем остываешь. Что, я тебя не знаю?

– Прошу на эту тему со мной не разговаривать, ясно, дружок?

– Ну, испугал.

После чая, когда все немного успокоились, Димыч попросил тишины и внимания. Из Леночкиной комнаты вышла Наташа с гитарой. Она села посредине комнаты и, перехватив левой рукой гитару за талию и опирая ее о колено, наклонила голову к грифу, настраивая лады. Все притихли.

«Какие у нее красивые колени, туго обтянутые тонкими чулками под цвет кожи, и лодыжки… Что-то раньше я этого не замечал, – рассеянно думал Алеша. – Да, она хороша собой».

Но тут прозвучали первые аккорды, и Наташа запела низким красивым голосом «Две гитары за стеной…», да так, что у Алеши забегали по спине мурашки. Она пела без видимого усилия, форсируя голос и звучание гитары, где это требовала песня. После бурных аплодисментов она спела романсы «Калитку» и «Гори, гори, моя звезда».

– Ай да Наташа! «Пигалица», как ее представлял Димыч. Как замечательно поет, какой чистый глубокий голос. Если бы посильнее, погромче, то прямо Максакова, – я прав, Володька?

– Конечно, до Максаковой далеко, но поет и играет здорово. Смотри, как сияет Димыч, как будто он пел. Ты что так сияешь?

– Радуюсь!

– Ага!

После импровизированного концерта пошли гулять: сначала по Садовой, потом повернули на улицу Горького, к Красной площади. Шли гурьбой. Леночка подошла к Алеше и взяла его под руку.

– Худющий же ты, Алеша. Мама, наверное, беспокоится.

– Леночка, у меня такая конституция – я худой и длинный, может быть, поправлюсь со временем. Леночка, дорогая, я так и не понял – ты из армии вернулась совсем или вас еще не отпустили?

– Наша воинская часть проходит демобилизацию, и нас ориентируют на нашу родную больницу.

– Ура! Я так рад, хочешь, я стихи тебе почитаю?

– Хочу, но сейчас не надо. Мы не одни. Стихи требуют сосредоточенности и внимания. Я многое о тебе узнала, пока мы танцевали: ты увлекся мною, нафантазировал, придумал какой-то нереальный образ, забыв о том, что нас разделяет пропасть в три с лишним года войны. Про-пасть! А эту пропасть ни объехать, ни обойти, мой мальчик. Ты даже представить себе не можешь, что война породила и еще одну пропасть – психологическую. Ты молодой человек, а я сегодня психологически опустошена, девица без эмоций, уставшая ежедневно умирать вместе с моими больными на протяжении стольких лет. Знаешь, не каждый может вынести этот ужас, наполненный стонами и криками раненых, окровавленными бинтами. А ты мне, дурашка, начинаешь говорить слова, приятные для женщины, живущей в другом мире. А я еще там, на войне. Извини, лечит только время.

– Леночка, я не понял твоего состояния. Я так ждал встречи с тобой, такой красивой, изящной, умной. Нам так хотелось, чтобы ты была с нами в День Победы, если только ты пожелаешь или у тебя не будет других дел. Для меня это будет таким счастьем, что я заговорю стихами, хотя писать их не умею. Милая Леночка, я от тебя ничего не хочу, просто восторгаюсь тобой, но не учел, дурак, что ты еще далеко от нас. Ты извини, меня. Хочешь, стану перед тобой на колени, прямо здесь, на улице?