Тебе посвящается

Я научился различать оттенки цветов и узнал, что эти оттенки имеют названия. Мой словарь обогатился прила­гательными «ультрамариновый», «бирюзовый», «лазур­ный». Мне доставляло удовольствие щеголять ими...

Тоже часто Прокофий Семенович поручал мне взгля­нуть на кого-либо из ребят. То на Жору Масленникова – не бледен ли он? (Жора поднимался по утрам раньше всех, а засыпал поздно); то на девочек – «не превращают ли они загар в самоцель», не шелушатся ли у них по этой причине плечи и носы?..

Носы шелушились почти у всех, и строгим голосом я просил девочек «знать меру».

Но самое главное, став «глазами» Прокофия Семено­вича, я мог сколько угодно смотреть на Олю Бойко.

Я смотрел на нее не с праздным любопытством, пу­гающимся ответного взгляда, а со спокойной, откровенной пристальностью. И, когда Оля один раз спросила: «Что ты так смотришь?..» – я, не смутившись, ответил:

– По поручению Прокофия Семеновича.

По-видимому, Оля мне поверила. Это было хорошо. Но, может быть, по ее мнению, я был просто мал для того, чтобы глазеть на нее как-нибудь иначе, не по поручению? Такое опасение мелькнуло у меня, когда как-то вечером, на сборе туристической группы, Оля Бойко заботливо ска­зала:

– Мы забываем, ребята, что для младших участников путешествие утомительнее, чем для нас. Ведь ребятам та­кого возраста, как, например, Михаил, надо спать на целый час больше, чем Жоре или мне. А они ложатся и вста­ют вместе с нами...

Если не считать этих слов Оли, то за дни, что я был «глазами» Прокофия Семеновича, мне не пришлось пере­жить неприятных моментов. Во всяком случае, никто из ребят не ехидничал, когда я смотрел на Олю, хотя я, быва­ло, не отрывал от нее глаз по нескольку минут...

Но вот нашему руководителю прислали очки. К нему вернулось зрение – разумеется, это сразу стало всем из­вестно, – а я не сразу отвык глазеть на Олю сколько вздумается. И буквально через два часа после того, как была получена бандероль с очками, Оля Бойко внезапно спросила меня:

– А сейчас ты тоже глядишь на меня «по поручению Прокофия Семеновича»?

– Сейчас – нет... – Я не знал, куда деваться.

– Неужели «сейчас – нет»? Да что ты! Думаешь, я не знала, что и раньше ты тоже не поручение выполнял? – Последнюю фразу Оля произнесла, слегка понизив голос.

– Да я вовсе... Да тебе Прокофий Семенович под­твердит...

– Перестань! – Оля махнула на меня рукой.

Мы шли по узенькой гурзуфской уличке. Только что мы побывали на развалинах древней Генуэзской крепости и теперь направлялись к автобусной остановке. Так как Оля замедлила шаг, другие ребята оказались далеко впе­реди нас.

– Перестань, – повторила Оля мягко. – Не надо при­творяться. Ведь в тебе самое лучшее... в общем, как раз то и нравится (она не сказала – мне нравится), что ты ничего не умеешь скрывать. У тебя же все на лице написа­но. Ты же весь как на ладони!

– Далеко не все написано. Далеко не весь на ладо­ни, – отвечал я самым интригующим тоном, на какой толь­ко был способен.

Я был в восторге оттого, что чем-то нравился Оле Бой­ко. И вместе с тем я не желал быть человеком, лишенным всякой таинственности.

– Так у тебя есть секреты!.. – воскликнула Оля, пони­зив голос, отчего ее восклицание особенно меня взволно­вало. – Ты мне откроешь, да?

И так захотелось доказать, что на лице у меня напи­сано не все, так захотелось вдруг открыться девочке, говорившей со мной ласковым полушепотом, что я взял и рассказал ей обо всем, что тяготило меня с первого дня путешествия.

Я подчеркнул, что выдержал экзамен лишь благодаря шпаргалке, что именно из-за меня не поехал в Крым Саша Тростянский.

Я был беспощаден к себе и даже преувеличивал. Утверждая, что у меня нет к путешествию научного инте­реса, а у Саши он был, я сказал, будто оставался равно­душным, когда мы осматривали царский курган. Это было уже чересчур.

– И у тебя не замерло сердце, когда мы вошли в дромос[1]? – поразилась Оля.

– Нет.

Да, я себя не пожалел. Но и Оля меня не пожалела.

– Я знаю, что ты должен сделать, – живо сообразила она. – Тебе сразу станет легче.

– Что? От чего станет легче? – спросил я с на­деждой.

– Оттого, что ты во всем признаешься Прокофию Семеновичу.

– Ты думаешь, от этого станет легче? – спросил я с некоторым разочарованием.

– Безусловно, – твердо ответила Оля. – Я об этом только недавно читала.

Несомненно, я почувствовал бы себя увереннее, если б Оля сослалась не на прочитанное, а на пережитое. Но, может быть, ей просто не случалось совершать про­ступки?..

– Хорошо, – решился я, – завтра расскажу Прокофию Семеновичу.

– Сегодня, Миша, – настойчиво сказала Оля. Возмож­но, она где-то читала, что признания в провинностях не следует откладывать на завтра. – И ляжешь спать уже с легким сердцем.

Чем-то мне не понравился этот разговор. (Должно быть, и тем, что Оля в ответ на мою откровенность лишь отослала меня к другому человеку, и тем, что Олин тон стал под конец чуточку наставительным.) Но Прокофию Семеновичу я все рассказал в тот же вечер.

Наш руководитель выслушал меня и сказал: