Тебе посвящается

Тут двое-трое ребят замечали наконец тень: «Да, дей­ствительно, вот». Другие молчали, но молчание их можно было понять так: «И мы заметили, но что ж об этом объяв­лять с опозданием?»

Только я, как ни задирал голову, не мог узреть на вер­хушке тополя ничего и с грустью сообщал об этом во все­услышание...

– Вам не случалось видеть тень земного шара? – вскользь спрашивал Прокофий Семенович в другой раз, когда перед заходом солнца мы взобрались на Митридат.

Никто не отвечал утвердительно. Все были слегка оше­ломлены.

– А когда и где ее можно видеть? – осведомился Жо­ра Масленников, который во всех случаях был прежде все­го пытливым человеком.

– В степи или в поле. Обыкновенно в августе. В пред­закатный час на низких облаках вы замечаете вдруг огромную круглую тень. Это очень красиво. Пожалуй, ве­личественнее, чем радуга. Никто не видел?.. Даже не слы­хали, может быть?..

Те ребята, что первыми заметили на вершине тополя тень облачка, вспомнили, что в самом деле, был случай, видели на облаках огромную круглую тень. Но они не зна­ли тогда, что ее отбрасывает наша планета. Другие ребята вспомнили, что о таком явлении где-то читали.

Я же просто не слыхивал раньше о зрелище, «более ве­личественном, чем радуга», и, страдая, признался в этом.

«Вероятно, Саша наблюдал это зрелище, – подумал я. – Возможно, он даже мог бы сейчас к словам Проко­фия Семеновича что-нибудь добавить. Будь он на моем месте...»

В этот миг я почувствовал взгляд Прокофия Семено­вича. С минуту он смотрел на меня заинтересованно и так, точно уверен был, что его интерес останется незамечен­ным, – очень загадочно, мне показалось.

V

И вдруг мысли о Саше отступили на второй план. Именно – вдруг.

Накануне Оля Бойко была для меня всего лишь одной из участниц путешествия. В школе она была старше меня на класс. Мы встречались только на занятиях кружка. Олю считали умной девочкой, меня – развитым мальчи­ком, но ни один из нас не обращал внимания на другого. Вероятно, нас считали также «пытливыми и деятельными» (в большей степени это могло относиться к Оле). Зимою, на сборе кружка, она выступила с докладом о положении женщин и детей в античной Греции.

Из гекзаметров поэта древности, нагонявших на меня тоску и сон, даже если я принимался за чтение утром, Оля извлекла множество очень конкретных сведений, на осно­вании которых делала категорические выводы. При Ага­мемноне и Менелае не было детских садов, консультаций и яслей. Охрана материнства и младенчества была постав­лена плохо.

Забывалось, что Оля опирается на «Илиаду». Казалось, пожалуй, что она побывала в древней Элладе с делегацией Красного Креста и Красного Полумесяца.

Об этом сказал Прокофий Семенович – и в похвалу и в порицание.

– Оля основательно потрудилась, – заключил он, – но забыла, что поэтическое произведение для историка – источник особого рода.

После этого Оля еще немного поработала, и у нее по­лучился уже совсем толковый доклад.

Итак, Оля Бойко была мне совершенно безразлична, когда наступила наша с нею очередь написать несколько страничек в коллективный дневник путешествия.

В тот вечер все мы сели на пароход, чтобы морем (как решили заранее) добраться до Феодосии. Ребята обосно­вались на палубе, причем успели занять скамейки на но­су, а мы с Олей пошли в небольшой душноватый салон записывать впечатления дня.

– Ты будешь диктовать, а я – писать, ладно? – пред­ложила она. – Так будет быстрее.

Мы сели друг против друга за столик с крышкой в шахматную клетку, и тут я впервые разглядел Олю. Ли­цо ее показалось мне вдруг необыкновенно милым. Она обмакнула перо в чернильницу-невыливайку, принесен­ную с собой, и деловитым жестом откинула за спину длин­ную косу. Потом она склонилась над чистой страницей толстой тетради, а коса ее, перевалившись через плечо, снова оказалась спереди. Оля опять чуть досадливым дви­жением откинула ее за спину...

– Что ты так смотришь? – спросила она, подняв го­лову. – Ну, диктуй. Хочешь, просмотри записи за прошлые дни. На.

Я взял дневник путешествия, но, листая его, продол­жал украдкой глядеть на Олю...

– «Этот день, как предыдущие, был богат новыми, яркими впечатлениями», – продиктовал я наконец, слегка видоизменив позавчерашнюю начальную фразу Жоры Масленникова.

Оля записала это прекрасным, слегка наклонным по­черком.

Больше я не мог диктовать. Я не в силах был вспом­нить, чем ознаменовался прошедший день. Я мечтал, бес­связно и одержимо.

Одна Оля сидела передо мной, задумчиво обводя чер­нилами заглавную букву, а другая вселилась в мое буду­щее. Разумеется, она становилась свидетельницей моих успехов.

...Прокофий Семенович хвалил меня за доклад (я не знал, о чем будет этот доклад), а Оля сидела рядом со мною.

...На большом собрании меня выдвинули в учком (воображение мое работало быстро), и Оля Бойко при том при­сутствовала.

...Учитель литературы вслух читал мое сочинение (не­важно, на какую тему), а Оля с удовольствием слушала (чтобы это было возможно – ведь я был младше Оли на класс, – я поспешно придумал, что за будущее лето «пере­прыгну» через класс и окажусь с Олей на одной парте).