Тебе посвящается

Дома пусто. Виктор не застает ни матери, ни сестры с мужем. Никого, кроме Алеши, который, вероятно, спит, потому что пальто его висит в прихожей, а свет во всех комнатах погашен. Сейчас это даже приятно Виктору.

Не зажигая света, он входит в комнату, где живут они с Алешей. На ощупь расстилает постель и ложится. Гла­за быстро привыкают к темноте, уши – к тишине, тело – к покою... Веки смыкаются сами, но это еще не сон: Вик­тор слышит и тиканье будильника, и ровное дыхание младшего Громады, которому, как сказал Михаил Матве­ев, тоже сегодня не повезло.

Виктор несколько раз повторяет про себя резанувшие его обидные слова Матвеева, потом вспоминает добрые слова Ромы и спрашивает себя, что предпочел бы: чтоб не прозвучали ни те, ни другие или произошло... то, что произошло?..

Он не может себе на это ответить сразу.

...Мысли путаются и сменяются картинами. Виктор лежит с закрытыми глазами и видит, как читал стихи в школьном зале. Не то он представляет это себе наяву, не то видит связный сон-короткометражку. Потом ощущает толчок, и все вдруг дергается и, замелькав, меркнет, как изображение на экране, когда рвется пленка.

Виктор привстает, опершись на локоть, трет глаза, и почему-то в памяти всплывают слова «Тебе посвящает­ся...», которых он сегодня не произнес. По-дневному трез­во и отчетливо он думает в темноте о том, что, может быть, уже никогда не скажет их вслух.

IV

Утром Виктор проснулся от длинного телефонного звонка. Как встал и ушел Алеша, он не слышал. Виктор выбежал в прихожую и снял трубку.

– Алло! Набрали воду?.. Ведра и кастрюли наполни­ли? Алло!.. Наполняйте ванну – сейчас будем перекры­вать воду! – прокричали ему в ухо.

Это была ежеутренняя шутка Старкова. Просто шут­ка, без претензии на розыгрыш. Женька не изменял голо­са, он знал, что Виктор его узнает, и Виктор действитель­но узнавал его, но тем не менее в тон ему осведомлялся, до каких пор будут продолжаться эти возмутительные пе­ребои, насчет которых он сейчас же позвонит в райис­полком.

– Телефон временно выключается – кабель будем перекладывать, – отзывался Женька бесцветным голосом.

Таково было непременное начало их разговора, их, что ли, излюбленный дебют, разыгрывавшийся в неизменно бодром темпе. Сегодня Старков долго не слышал даже привычного ответа, над которым нечего было раздумывать.

– Алло! Измерьте длину шнура от трубки до аппара­та! Как меня слышите? Треск не беспокоит? – не сдавался Старков.

– Хорошо. Не беспокоит, – ответил Виктор.

Это был вялый, неизобретательный ответ. Виктор не тщился вести забавный диалог. Он подумал, что в Женькином стремлении говорить так, точно ничего не произо­шло, есть что-то фальшивое. Впрочем, если б в голосе Старкова звучали сочувственные нотки или сдержанная печаль, Виктора и это резануло бы. Бывают такие поло­жения, когда, какой тон ни избери, все одно получается неладно. Тут надо искать не верный тон, а верный выход. И, может быть, Старков это понял.

– В общем, в школе увидимся, – деловито «закруг­лился» он. – Мы с Ромкой тебя ждем.

Виктор повесил трубку и только теперь понял, как ему не хочется идти в школу. Утешало лишь то, что идти на­до не сразу. До двух часов было еще время. Он полистал учебники, потом отложил их. Закрепил что-то в памяти «на живую нитку». Попробовал решить задачу по физике, но она не решалась. Взял газету, просмотрел заголовки, прочитал отчет о футбольном матче, закончившемся со счетом 0 : 0... Наткнулся на шахматный этюд: «Белые начинают и выигрывают». Совершенно неясно было, как это сделать. Положение черных казалось даже лучшим. Под шахматным этюдом приютился шашечный. Тут требова­лось пройти в дамки. Это тоже представлялось недости­жимым – и на первый взгляд, и на второй...

Взяв портфель, Виктор вышел из дому заблаговремен­но, чтобы перед школой прогуляться. На улице ему почти сразу же попался навстречу Мигунов. Они пошли рядом, и Гришка сначала посочувствовал Виктору, назвал Глеба Анисимовича «мужиком лукавым», а потом признался, что сам сейчас «погибает» – по ночам так тянет закурить, что он часами лежит без сна.

– Вообще-то я бы не выдержал – плюнул и опять закурил, – но для Инки это был бы такой удар... – про­изнес он, доверительно понизив голос после «но», – что я... ну, нельзя.

Затем, не делая паузы, Мигунов пропел частушки, ко­торые он с приятелем сочинил прошлым летом. После каждого куплета он победно смеялся и спрашивал: «Ерунда, да?» Виктор кивал и боялся, что это выглядит поощрением. На самом деле он лишь соглашался с тем, что Гришка напевает ерунду. И, слушая эту развязную ерунду, глядя в смеющийся рот Мигунова, думал о том, как странно, что Гришка небезразличен Инне и может нанести ей удар, причинить боль, тогда как любой посту­пок Виктора, наверно, ничем ее не затронет.

Они пришли в школу к звонку.

Ни на истории, ни на алгебре Женька с Виктором не успели перемолвиться ни словом. Только на большой пе­ремене они вместе вышли из класса, и, едва заговорили, их тут же перебил голос Матвеева, который возвещал по школьному радио: