Тебе и Огню

 Никаких покушений на его жизнь и не было.

 - На жизнь Чумного?

 - На жизнь огня.

 Кто-то сзади отчаянно возопил. Все разом обернулись, как на выстрел, но тотчас вернули взгляды огню. С благодарностью - он искуплял их вину. Ведь вина жила в каждом, в каждом...

 - Какая вина? - спрашивает Лена.

 - Невыразимая. Это такой комплекс вины. Объяснить и понять - невозможно.

 Tibi et igni!

 Каждый мог так сказать, но не смог сформулировать. Мне вдруг пришло в голову: огонь - их стихия!.. Эт игни, эт игни!..

 - Чья стихия?

 - Чья. Они словно сговорились. Ясно чья... Тинка с её огненной гривой, её взгляд, её призывы и восклицания. О неё можно было зажигать не только спички.

«Ломая нимбы, крылья и стихи
 Устроим оглушительный аврал...».

 Устроили!

Ломая нимбы святости!
Выгибая их под себя,
примеряя, притирая, перетирая...
А крылья - обесперили, обескровили...
Стихи исковеркали,
наломали дров из междометий и слов...

 На крюк!
 Распинаю тушею
 То, что вчера ещё было телом.
 Тут было сердце, смотри -
 Вот под него место.
 Тут оно билось, страдало
 В этой юдоли тесной.
 И никому до его спазмов
 Просто не было дела.
 На крюк!
 За горло. Оно же пело...
 Тинка...
 Вот под него место!..
 Ти...

 - Налить? - спрашивает Лена.

 - Телевизионщиков прибывало... Некуда было плюнуть! Разве что на Иуду! С ним, как ты понимаешь, - полный кавараджизм! Хотя, правда, без него, без Иуды... Сама понимаешь...

 - Понимаю, - говорит Лена, - кара...

 - Кара?

 - Караваджизм, - говорит Лена, - а не кавараджизм. Не кавардак, а кара!

 Я соглашаюсь: конечно, - кара!

 Становилось тепло. Белый солнечный диск ещё виднелся сквозь дым, но свет солнца угасал, мерк по мере того, как разгорался костерец. Уже пошли в ход пояса и сумки, затем туфельки и ботинки...

 Дым уже не просто ел глаза - выедал...

 Жора что-то громко говорил, глазами указывая то на Папу, то на Иуду, то на Инквизитора... Разобрать слов было невозможно...

 - Зрелищеце... - говорит Лена.

 Юля кричала: «Светааа!..». Будто ночь была на дворе.

 - Хлеба и зрелищ! - говорю я. - Просто хлебом не корми - поддай огня! Ночь же на дворе, ночь... ночь... тьма невысказуемая... несказанная...

 Вскоре полетели в огонь кепки, косынки, носовые платки и галстуки, чулки... пиджаки и брюки, фраки, смокинги, наконец, платья, да-да платья и сарафаны... Представь картинку - коллективный обоеполый стриптиз...

 - Рест, у тебя тяга к... Это уже было. Ты случайно не...

 - К чему тяга-то?

 - К голым телам.

 - И ты заметила. Да, представь себе. Как у любого художника. Вспомни хотя бы своего любимого...

 - Ты художник?

 - Как и ты. Все мы в своём роде художники. В меру своего предсталения о... Ты, кстати, видела Тинины работы?

 - Рест, ты случайно не...

 - Не!.. Не-не!.. Ты бы видела!..

 - Тинины?

 - У меня и в мыслях не было...

 - Но ты же их уже раздевал. Когда Жору распинали...

 - Тинины. Видела?

 - Где бы я могла их видеть?

 - Посмотри, присмотрись... Там... Её тяга к... Посмотри... Надо видеть.

 Лена только пожимает плечами.

 - Подошли другие, новые и новые... Шли и шли... Раздеваясь и поддерживая огонь. Дровами-то не запаслись, а дать огню умереть - значит похоронить праздник. Так что...

 Юля ушла. Она не бросила в костёр ни щепочки, ни соломинки. Только прощальный взгляд. Я видел, как она снизу вверх посмотрела на Жору, как что-то немо прошептали её губы... Я смог прочитать одно только слово. И это слово было «Люблю». И Жора тоже его прочитал: я видел, как он кивнул Юле, мол, взаимно...

 И Юра, и Лёсик без всякого любопытства наблюдали за жертвой - Жорой, который ещё не корчился на огне, но только задыхался... Было видно, как он... Такой же как, как всегда... Висит в задумчивости... Вот только дышать нечем. Нечем!..

 - Слушай, Рест, - говорит Лена, - ты так рассказываешь... Вы что там все сдурели совсем?! Как можно было...

 - Совсем, - говорю я.

 - Нет-нет, ты послушай! Вам нет оправдания! Как можно было там стоять истуканами и наблюдать за происходящим?! Своим невмешательством вы просто позволили водрузить новое средневековье! Инквизиция, экзекуции... Вы же... Да на вас просто...

 - Что водрузили?

 - Вы просто дикари, дикари... Какой век на дворе?! И эта ваша гнусная война!

 - Лен...

 - Да я даже слушать не хочу!

 Лена демонстративно встаёт и идёт в кухню. Я тоже встаю, беру сигарету. Думаю. Я думаю, что единственное оправдание нашей немоте и покорности заключается в том, что...

 Какой покорности?

 Кому?

 Разве мы были покорны? Покорены?