Всё закончилось летом, когда конунг выехал на традиционную Большую охоту, затевавшуюся всякий раз накануне праздника Эоху. В честь бога солнца, урожая и благоденствия в течение трёх дней любому, независимо от рода и звания, позволялось охотиться в лесах Сотелсхейма — таков был дар великого конунга каждому, кто имел твёрдую руку и меткий глаз и, конечно, был любим богами. Сам конунг отказался от традиционной охоты на оленя и выбрал дичь, которой тем летом выдалось особенно много. Лучшие охотничьи угодья находились в лесном массиве к северо-западу от города — туда и направился великий конунг Грегор Фосиган, вместе со всей своей семьёй, многочисленной свитой и ближайшими септами. День был ясный и способствовал прекрасному настроению. Подзуживаемый льстивыми шутками придворных, конунг раньше срока распалился охотничьим азартом. Одинокий краснокрылый голубь, пролетавший над дорогой, привлёк внимание лорда Фосигана. Конунг потребовал арбалет и объявил, что намерен открыть охоту. Это вызвало всеобщее оживление, и десятки глаз заворожённо следили, как конунг пускает стрелу — это было важно ещё и потому, что служило добрым либо дурным знаком для всей сегодняшней охоты.
Под нервические ахи дам, подобострастные смешки господ и надрывный лай гончих великий конунг Георг Фосиган виртуозно промазал.
Ветер, конечно, и волнение, и неустанная болтовня под руку — вот пальцы и дрогнули, ничего особенного. Другой арбалет — да, о великий конунг! — ну-ка… И снова промазал, не менее искромётно. Конунг опустил арбалет и сказал в гробовой тишине, прерываемой лишь скулежом собак:
— Слишком высоко.
И будто в насмешку над великим конунгом, в воздухе просвистела стрела, и голубь рухнул с небес под копыта конунгова коня.
— Кто бы он ни был, он труп, — со знанием дела сказал Фабиан Бристансон своему племяннику Сальдо, и тот обескураженно покачал головой.
Конунг спешился, поднял голубя за крыло, осмотрел со всех сторон, потом выдернул из груди мёртвой птицы болт и повелел:
— Охотника найти, изловить, доставить ко мне.
— Не надо его ни искать, ни тем паче ловить, великий конунг, — смиренно сказал молодой, бедно одетый мужчина, выходя из придорожных кустов и опускаясь на колени. — Сам каюсь и сдаюсь на ваш справедливый суд.
— Простолюдин, — зашушукались дворяне; кое-кто был разочарован: сорвался очаровательный скандал, который мог стать поводом для клубных бесед минимум вечера на два.
Конунг опустил руку и с интересом посмотрел на золотисто-русое темя человека, склонившего перед ним голову.
— Ты стрелял?
— Я, великий конунг.
— Зачем?
— Есть очень хочется.
Конунг хмыкнул и бросил голубя к его ногам.
— Что ж, ешь. Заработал. Покажи своё оружие.
Охотник протянул арбалет. Конунг даже не стал брать его в руки — кинул беглый взгляд и снисходительно изогнул бровь.
— Ты хорошо стреляешь.
— Я знаю, великий конунг.
— Что ты сказал? — уже отвернувшийся было лорд Фосиган изумлённо оглянулся.
— Я действительно хорошо стреляю.
Несколько мгновений конунг продолжал изучать золотистые волосы молодого охотника, стянутые шнурком на затылке. Потом спросил:
— Кто ты и откуда?
— Я никто, великий конунг, — подняв голову, просто ответил охотник. — А пришёл я из города Эфрин.
Конунг рассмеялся.
— Никто, говоришь? Немного найдётся людей, которым хватит смелости так о себе сказать.
— Нет смелости в том, чтобы говорить правду конунгу, — всё так же смиренно сказал охотник, и это заявление породило в толпе с интересом слушавших придворных презрительный смешок. Конунг присоединился к всеобщему веселью, сверкнув зубастой улыбкой.
— Ты ничего не знаешь о дворе, парень, потому так думаешь. В этом есть и смелость, и некоторая невинность, хотя по большей части глупость… Ты глуп, Никто из города Эфрин?
— Нет, великий конунг.
Придворные зафыркали, засмеялись, зашептались. Конунг смотрел на охотника, улыбаясь.
— А может, ты глуп, но просто дерзок?
— Возможно, и так, великий конунг. А возможно, и нет, ведь ум и дерзость не обязательно исключают друг друга.
— Для человека по имени Никто у тебя слишком хорошо подвешен язык, — заметил лорд Фосиган.
— Имя и умение владеть своим языком, равно как и другими частями тела, тоже не обязательно связаны, — спокойно сказал охотник, и те, кто слышали его слова, попрятали ухмылки и стали отводить взгляды, ибо это была уже неприкрытая дерзость смерда в адрес людей благородного имени, и конунг не мог пропустить её мимо ушей.
Но — вот чудеса! — конунг и впрямь пропустил её мимо ушей. Улыбка спряталась в завитках курчавой каштановой бороды, но не исчезла совсем.
— Ты и впрямь метко стреляешь, Никто из города Эфрин, — сказал он, и каждому, кто знал лорда Грегора, в его словах послышалась двусмысленность.
— Не метче, чем большинство ваших подданных, великий конунг, — беспечно отозвался охотник.
— Много метче, поверь мне. Я знаю их лучше твоего.
— Не думаю. Поверьте, каждый третий среди них умеет хорошо стрелять. Просто ему никогда не хватит смелости выдать это в вашем присутствии.
— Тебе смелости хватило.
— Я не ваш придворный, великий конунг, — усмехнулся охотник. — Мне нечего терять.