Тебе держать ответ

Фосиганы, сказал Эд, останутся конунгами в Сотелсхейме. Их южные септы сейчас слабы, потому что лорд Грегор забрал у них все средства и всех воинов для обороны Сотелсхейма. К осени, самое позднее — к будущей весне они поднимут головы. Но, продолжал Эд, если в Сотелсхейме останется Фосиган, законный наследник великого конунга, им не из-за чего будет возмутиться. Многие из них, осуждавшие политику лорда Грегора, будут, напротив, довольны. «А уж мы-то как будем довольны», — думали бонды, кивая и ухмыляясь. Мальчишке Квентину пятнадцать лет, он покорная кукла в руках Эвентри — ведь тот заставил его подписать приказы о прекращении сопротивления. Эд читал эти мысли на их лицах, и не опровергал их.

Пусть думают, как им проще.

Далее, продолжал он, в Сотелсхейме учреждается постоянно действующий Верховный Тинг. Цель его — упразднить абсолютное верховенство конунга. Заявление было встречено недоверчивым, но неприкрытым восторгом. Кто же составит этот Тинг? «Самые честолюбивые, — подумал про себя Эд, — а меж ними хоть пара-тройка самых умных». «Тинг сам решит, кто составит его, — ответил он вслух, — это сейчас не самое главное. Вам придётся смириться с тем, мои лорды, что бессменным и пожизненным главой и распорядителем Верховного Тинга стану я, лорд Адриан из клана Эвентри». На каком основании, возмутились бонды, забывшие, что привели сюда Адриана Эвентри как претендента не на главу тинга, а на конунгат. «На том основании, — спокойно ответил Эд, — что моя племянница, Тэсса Эвентри, дочь моего погибшего брата Анастаса, обручена с Квентином Фосиганом и станет его женой в следующее же полнолуние. Она долгие годы была послушницей Гвидре, но ещё не пострижена в монахини. Сейчас ей тринадцать лет».

Было много крика, много шума, много протестов. Почти получив то, ради чего всё затевалось, свободные бонды вспомнили о своей свободе. Эд не мешал им вспоминать о ней — ни в тот день, ни во все последующие, многие дни после него. Им ведь только и оставалось, что вспоминать.

А город смотрел на них в страхе. Весь Бертан смотрел на них в страхе, не ведая, чего ждать от человека, который пришёл сюда когда-то под чужим именем и несколько лет столь ловко дурачил их всех. Теперь, впрочем, они припоминали, что ни простому люду, ни большей части двора он ничего дурного не делал. Кто-то даже вспомнил, как видел его на уличном представлении, высмеивавшем его двусмысленные отношения с конунгом. И этот некто утверждал, что Эд Эфрин на этом представлении смеялся громче всех.

А ещё говорили, что он ратует за снятие запретов Анклава на свободу знания и позволит жрецам лечить людей.

Волновался, перешёптывался, тревожился, дивился Сотелсхейм. Но крови больше не лилось, войско захватчика стояло в гарнизоне и вело себя смирно. А Адриан Эвентри сидел в малом зале за столом, ероша пальцами разлохмаченную косу на своём затылке, и писал письмо человеку, который привёл его сюда, сам того не зная и не желая.

«Приезжай, — писал Эд, — и помоги нам, мне и Квентину. Один я не справлюсь. Да и вдвоём с ним. Мы должны сделать это вместе, все трое. Я прошу тебя, Том, верь мне. А не веришь — так хотя бы послушайся».

И в следующее полнолуние, соединив руку своей племянницы, трепетной маленькой Тэссы, которую он уже видел когда-то в монастыре местры Адели, с рукой бледного и молчаливого Квентина Фосигана, Адриан Эвентри получил ответ на свой зов. Не от богов — боги никогда ему не отвечали. Это и не было нужно, пока отзывались люди.

Тобиас Одвелл, вернувшийся из мёртвых, — это было для начавшего было успокаиваться Бертана будто обухом по голове. Клан Одвелл, уничтоженный кланом Эвентри в кровной вражде, этим же кланом оказался воскрешён. Тобиас Одвелл прибыл в Сотелсхейм один, верхом на непритязательной гнедой кобыле, одетый в серое, и пришёл на Верховный Тинг, заседавший ныне каждый день, потому что дел в послевоенном Сотелсхейме накопилось невпроворот. Никто не узнал его — все удивились, когда Адриан Эвентри замолчал на полуслове, встал со своего места по правую руку от Квентина Фосигана, подошёл к немолодому человеку, стоящему в дверях, и обнял его. И тогда Виго Блейданс сказал:

— О боги, Тобиас! Это ты…

И вот так в тот день Тобиас Одвелл вошёл в дом кровного врага своего клана и преклонил колено перед Квентином Фосиганом, великим конунгом Бертана, и на глазах у потрясённого тинга попросил у него прощения за непокорность и бунт, и конунг, подняв его с колен, расцеловал в обе щеки и простил, и призвал своего первого советника Адриана Эвентри в свидетели этого примирения, которого Бертан ждал пятьдесят лет.

— Я присягаю в верности, — сказал Тобиас Одвелл в полной тишине, под взглядами десятков изумлённых глаз. — Но верность человека человеку — вещь ненадёжная. Я знаю это по себе, потому что я предавал сам и бывал предан. Потому я даю эту присягу не Фосигану, а Сотелсхейму. Я, Тобиас, лорд Одвелл, присягаю трону конунга и всякому, кто займёт этот трон законным путём. И каждый, носящий имя Одвелл, повторит за мной эту присягу.