А вот что рассказывал Анатолий Викентьевич Королькевич. «Как-то иду по Невскому, встречаю моряка. Он меня останавливает и говорит: «Одну минуточку… Слушай, Миша, ты что, в «гражданку» перебазировался, а?» Я стою в недоумении, смотрю на него… и вдруг начинаю понимать. Я играл в спектакле моряка Мишу. «Ты ше на меня уставился? Ше своих не узнаешь? Так я же Жора! Ше меня Свидерский играет. Ты ему вот ше скажи — он там, понимаешь, это место делает не так… Надо же делать так…» И он тут же, на Невском, сыграл эту сценку. Я умирал со смеху. «Ну вот, видишь, ты же смеешься! Ты скажи Свидерскому, ше, мол, надо играть меня, Жору, значит, в этом месте вот так. Понял? А то, понимаешь, обидно, хорошее место — и пропадает». Я рассказал Вале Свидерскому о претензии к его роли живого, настоящего Жоры из Одессы. Свидерский воспринял мой рассказ очень серьезно и исправил этот эпизод».
В осажденный Ленинград прорывались телеграммы с Большой земли: «Ленинград Вишневскому пьесой увлечен закрепи за Камерным в Москве Таиров». О том же просил новосибирский театр, коллективы из других городов страны. В декабре спектакль передавался по ленинградскому радио. Журнал «Звезда» опубликовал полный текст пьесы. Спектакль сразу же «разошелся» на отдельные сцены, эпизоды, концертные номера и двинулся на флот, на корабли, на базы. Морская, балтийская пьеса шла к своим героям и жила вместе с ними под вражеским огнем. Не раз случалось, что после встречи с героями спектакля где-нибудь на Ладоге, на трассе ледовой Дороги жизни, шоферы давали клятву увеличить перевозки продуктов для ленинградцев. А ведь водители и так делали все, что могли!
Находились, однако, зрители, которым ни пьеса, ни спектакль не нравились. Некоторые москвичи оскорблялись за ленинградцев: их шокировало, что на священную и высокую тему трагической обороны Ленинграда написана и поставлена оперетта. Вишневский, Крон и Азаров отвергали такую критику. Они радовались тому, что написали веселую пьесу, которая помогала ленинградцам выстоять.
Случилось так, что ровно через год после премьеры, 7 ноября сорок третьего года, спектакль «Раскинулось море широко» шел в сотый раз. И снова, как в день премьеры, у здания театра толпились люди и спрашивали, нет ли лишнего билетика. Знаменательные совпадения на этом не окончились. Весной сорок четвертого года, в день, когда наши войска освободили Одессу, в Москве, на сцене Камерного театра, шел спектакль «Раскинулось море широко». Когда в начале спектакля Георгий Бронза спросил Мишу: «Какая сводка? Интересуюсь за Советское Информбюро», а Миша ответил, как и положено по тексту пьесы: «Упорные на юге, даем жизни на Западном: минус сорок пять тысяч фрицев…» — артист, игравший Жору, продолжив по тексту: «Ше ты говоришь!», вылез из люка, отстранил партнера — Мишу и, прервав действие, сообщил зрителям, что несколько часов назад освобождена Одесса. Легко себе представить, что творилось тогда в зале!
В Ленинграде спектакль выдержал 168 представлений. Пьеса широко прошла по сценам Советского Союза. Постановки других театров мало походили на ленинградский спектакль. Разной оказалась музыка: для Камерного театра ее написал Георгий Свиридов, для ташкентского спектакля — Никита Богословский, для ярославского — Владимир Сорокин. Но всюду — на Урале, в Средней Азии, в Сибири, на Дальнем Востоке — шли на смертную операцию моряки-балтийцы и всюду — побеждали, волнуя зрителей правдивым повествованием о судьбе Ленинграда, о мужестве его защитников. Всюду гремела под занавес матросская песня:
Глава 5. Три Сирано в осаде
Осада продолжалась шестьдесят дней. Северный город и крепость оборонялись упорно. Солдаты падали и умирали, и продырявленные плащи прикрывали их. Зачем шла осада? Да просто войска Габсбургов стремились удержать Аррас, а войска Бурбонов хотели его взять. Две королевские династии спорили между собой на языке осадных орудий и шпаг.
С точки зрения современной географии правы были Бурбоны: Аррас расположен на французской земле. Зачем же оставлять его в руках испанцев, пришедших из захваченных ими ранее Нидерландов?