Театр у Маяковского

Есть и еще одно значение у театрального события 2-го декабря 1913 года, значение более сокровенное и существенное. Когда Маяковский работал над своей трагедией летом 1913 года, он дал ей два заголовка: «Железная дорога» и «Восстание вещей»^{note 3} . Однако текст, посланный для цензуры, заголовка не имел, а на первой странице было написано: «Владимир Маяковский. Трагедия». Цензор воспринял имя автора как название произведения и дал разрешение на представление трагедии «Владимир Маяковский». Чтобы не повторять всю бюрократическую волокиту, Маяковский принял новый заголовок, который к тому же отвечал содержанию произведения, главным действующим лицом которого был именно Владимир Маяковский. Так, по счастливой случайности, сюрреалистическому hasard objectif, название трагедии Владимира Маяковского возникло само собой, вызвав позже удивление и восторг Бориса Пастернака.

На страницах своих воспоминаний, посвященных Маяковскому в «Охранной Грамоте», Пастернак пишет: «Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась «Владимир Маяковский». Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающийся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержанья»^{note 4} .

Действительно, есть что-то удивительное в этом отождествлении, символично закрепленном уже на титульном листе. Между пишущим и тем, что написано, возникло тождество, в дальнейшем усилившееся для самых чутких зрителей, присутствовавших на двух памятных вечерах в декабре 1913 года, так как «Владимир Маяковский» («имя автора» и «фамилия содержания») оказался также актером и режиссером, а его фигура была окружена ореолом таинственности и тревожащей подлинности, неповторимо гипнотической силы, которую теперь мы можем только мысленно представить, переживая в чтении стихов про себя это осязаемое, физическое, телесное присутствие Маяковского в петербургском «Луна-Парке»…

В чем был смысл этого «присутствия»?

Еще до своего театрального дебюта Маяковский принял участие в дискуссии о театре, выступив в период между июлем и сентябрем в «Кино-журнале» с тремя статьями (кстати, это его первые статьи). Место публикации не было случайным, а, по словам самого Маяковского, явилось актом «презрения» к рафинированным художественно-литературным журналам типа «Аполлона» и сознательного предпочтения «технического и специализированного кинематографического журнала»^{note 5} .

В программно-футуристических декларациях первой статьи, озаглавленной «Театр, кинематограф, футуризм», Маяковский говорит, что «ненависть к искусству прошлого», искусству «личностей, уходящих из жизни», заставляет его «продемонстрировать неизбежность наших идей», то есть идей футуристических, которые должны войти также и в театр. Но – не «лирическим пафосом», а «точной наукой», «поиском взаимоотношений между искусством и жизнью»^{note 6} .

Уже этот подход показывает, каковы ответы Маяковского на два интересующих его вопроса: является ли современный театр искусством и способен ли он выдержать «конкуренцию» кинематографа. Понятно, что ответы будут отрицательными. Однако важнее ответов аргументация.

Возможность нового футуристического искусства Маяковский ставит в зависимость от разделения труда в индустриально-урбанистическом обществе. «Город, – пишет он, – напоив машины тысячами лошадиных сил, впервые дал возможность удовлетворить материальные потребности мира в какие-нибудь 6-7 часов ежедневного труда, а интенсивность, напряженность современной жизни вызвали громадную необходимость в свободной игре познавательных способностей, каковой является искусство»^{note 7} .

На примере живописи Маяковский поясняет, что он подразумевает под выражением «демократическое искусство»: это совсем не «ангажированное», как одно время было принято говорить, искусство, а «диктатура глаза», то есть утверждение цвета, линии и формы как «самодовлеющих величин». Это справедливо и для тех поэтов, которые, найдя, что «слово, его начертание, его фоническая сторона определяют расцвет поэзии», приобретают «право на существование» и идут по «вечно» плодотворному пути^{note 8} .