Следующий день стал для меня счастливым: после долгой, очень нудной погрузки чемоданов и свёртков с нашим снаряжением в нанятый Самвелом грузовик, и долгой тряски на пути к нашему новому «рабочему месту», пред моими очами наконец-то предстало здание театра. Настоящего театра, в котором мне, отныне, предстояло работать. Высокое, многоэтажное, белоснежное здание, имеющее отдалённое сходство с собором Нотр Дам, с величественным видом возвышалось над окрестностью, словно говоря: «Я – обитель самой великой красоты на свете! Войдите же в меня!». Впрочем, это было моё личное ощущение, – старожилы наверняка привыкли. А вот «внутренний мир» театра здорово меня удивил: он выглядел совершенно заброшенным. Затхлый запах, атмосфера полной ненужности, ощущение, что местный воздух, будто бы втянут «внутрь себя», – всё это вызывало грусть, страх, и депрессивные мысли, одновременно. Когда же ребята были тут в последний раз? Самвел уверял, что они отсутствовали чуть больше трёх месяцев, но разве здание могло приобрести столь нежилой вид, за такой короткий срок? Весь остаток дня, мы приводили театр в божеский вид. Премьера должна была состояться уже через два дня, так что навести порядок, (а заодно провести генеральную репетицию) было предметом первой необходимости. Тут меня смутило ещё кое-что: маленькая неприметная дверца, расположенная в нише, что была у самого входа в зрительный зал.
Сразу, как только мы прибыли, Алик со Светой (да, она была жива) втащили туда какой-то длиннющий свёрток, после чего, Самвел запер каморку на несколько замков, строго-настрого запретив мне подходить к ней. Да-да, вы правильно поняли – запретил
Странности начались вечером, накануне дня выступления. Марина была чем-то глубоко расстроена: не произнеся ни слова за весь вечер, она хмурила брови, хваталась время от времени за голову, а за ужином просидела, мрачно уставившись в одну точку. По неизвестной причине, она избегала меня, на мои попытки поговорить с ней, лишь отмахивалась. Что же всё это значило? Тяжёлые неприятности на работе? Или я, незаметно для себя, чем-то провинился перед ней? Но, как только я уже собрался лечь спать, всё прояснилось.
Марина робко постучалась в мою комнату:
– Прости, пожалуйста, я лишь на пару слов, – тихо пробормотала она. И, глубоко вздохнув, добавила: – Я обязана тебе это сказать. Ваш театр – проклят!
– Что?! – не поверил я своим ушам, – откуда…
– Когда ты мне похвастался вашим переездом, – перебила она меня, – я, повинуясь внезапно возникшему плохому предчувствию, решила раскопать информацию об этом театре. И нашла много интересного: в среде местных обитателей он числится проклятым, но не думай, речь сейчас не о вашей команде, – проклято само здание. Семь лет тому назад, оно представляло из себя страшные, скособоченные на одну сторону, руины, от одного вида которых, плакали маленькие дети и бросались врассыпную, поддаваясь чувству необъяснимой иррациональной паники, взрослые. Некоторые из них даже рассказывали о чувстве непонятного, комбинированного страха: приступ невыносимой паники, резко сменяющийся состоянием непонятного, умиротворяющего транса, когда кажется, что ты преклоняешься перед сильным существом, сообщившем тебе о конце твоего жизненного пути, и предложившем следовать за ним. Само собой, люди, пережившие это, существовать полноценно больше не могли. Несмотря на это, сносить это неживое чудовище никто не собирался. Но вдруг, спустя два года, на этом месте внезапно начались строительные работы, и за относительно небольшой срок, ужасные руины были превращены в замечательный театр имени Григория Жарова – театр, где играли дети и подростки. Страшная легенда этих мест со временем была забыта, люди с удовольствием ходили на спектакли юных артистов, но через год случилась новая беда: те дети, вместе со своими руководителями, бесследно исчезли. Войдя однажды внутрь, они просто не вышли назад, словно растворившись внутри. Полиция не нашла никаких следов, кроме большой лужи крови в этом опустевшем здании. Больше тех ребят никто не видел.