Театр любви

Кто-то крепко сжал мое левое запястье, и я вдруг словно вынырнула из бездны, которая готова была навсегда поглотить меня. Пожатие было таким крепким и надежным, что я поняла — бездна отпустила меня.

— Слава Богу, — прошептал знакомый голос. — Танюша, ты видишь меня?

Я напрягла глаза. Расплывчатые черты постепенно стали сливаться во что-то определенное.

— Алеша, — сказала я и вздрогнула, испугавшись собственного голоса.

— Все в порядке, Танюша. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

Я обвела глазами комнату, в которой лежала, и поняла, что это больничная палата.

— Что со мной? — спросила я, еле ворочая тяжелым, словно разбухшим языком.

— Все плохое уже позади. Поверь мне.

— Плохое? А разве было что-то плохое? Я помню только хорошее.

Я закрыла глаза и увидела перед собой Сашино лицо. Это было лицо творца, озаренного внезапным вдохновением. Да, мы творили любовь.

Потом я заснула. Проспала я, наверное, очень долго. Когда открыла глаза, на стуле возле кровати сидел Стас. Он здорово осунулся и оброс светлой кудрявой бородкой. От него, как обычно, пахло зоопарком.

— Стас… — Я попыталась улыбнуться ему. — Это было так здорово, Стас.

У него было угрюмое выражение лица. Не помню, чтоб я когда-нибудь видела Стаса таким угрюмым.

— Врачи сказали, у тебя обожжено шестьдесят пять процентов кожи. Останутся шрамы. На всю жизнь.

— Что со мной случилось, Стас?

— Начался пожар. Этот дурак вместо того, чтоб вызвать пожарных и выскочить на улицу, попытался погасить его сам.

— Кто?

— Сашка. Он всегда был психом. Это знали все, кроме тебя.

— Где он? Почему он не приходит ко мне?

— Понятия не имею. Наверное, сбежал. Нашкодил и сбежал. Он всегда так делал.

— Стас, скажи мне правду. Пожалуйста, Стас. Саша… погиб?

Стас отвернулся. Я видела, как по его щеке сбежала слеза и затерялась в завитке бороды.

— Никто ничего не знает. Нашли какой-то обгоревший труп. Будет экспертиза, но вряд ли она что-то прояснит. Говорят, в том доме еще кто-то был.

— В каком доме?

— Разве не помнишь? В том, который продавался. Ты сама мне сказала, что его хозяева погибли в авиакатастрофе. Я знал всегда — это очень нехороший дом. Твой Сашка купил его и сделал евроремонт. Теперь там только фундамент и черепки.

Глаза Стаса недобро блеснули.

— Врешь.

— Спроси у своего врача. Тебя накачивают день и ночь транквилизаторами, потому ты и отупела. Этот твой новый хахаль боится, что ты дашь дуба, если вдруг узнаешь, что случилось на самом деле. Дурак он. И вообще тут что-то нечисто.

— А где мама? — вдруг вспомнила я. — Почему она не пришла ко мне?

— Мне пора. — Стас встал, громко двинув стулом. — Мирта окотилась. Кроме меня, она никого в клетку не пускает.

— Что с мамой, Стас?

— Думаю, ты еще не в том состоянии, чтоб знать все как есть.

— Стас, не мучай меня.

— Врачи не разрешают тебе нервничать.

— Ты настоящий садист, Стас.

— А ты? Ты надо мной всю жизнь измывалась.

— Идиот! Кретин! Убирайся отсюда! Слышишь? Где Апухтин? Я хочу видеть Апухтина!

Стас наклонился надо мной.

— А еще чего ты хочешь? — злобно прошептал он. — Я, я… Всю жизнь только о себе думаешь.

Я почувствовала, что теряю сознание. Прежде чем оно окончательно померкло, я, собрав все силы, плюнула в эту злую отвратительную физиономию.

— Мама, мамочка… — Я пробиралась какими-то тускло освещенными лабиринтами. Я была голая до пояса. Стены в лабиринте были невысокие, и мою наготу видели люди, блукавшие соседними коридорами. Среди них было много знакомых. Я пыталась закрыться руками — мне было ужасно стыдно, — но руки не слушались меня. Потом я увидела свою правую руку. Она отвалилась от туловища и упала на землю. Я наступила на нее, и меня пронзила жуткая боль.

— Таша, Ташенька, — шептал надо мной знакомый голос. — Пусть все дурное в землю канет, пускай полынь над гробом вянет. Пускай, пускай… Только не бросай меня, Ташенька…

— Скажи Стасу, чтоб он ко мне не приходил. Он стал такой злой…

Я открыла глаза.

— Доброе утро, — сказал Апухтин и поднес к моему рту ложку. — Он больше не придет.

— Почему ты так думаешь? — спросила я, с трудом проглотив бульон.

— Стас постригся в монахи.

— Слава Богу, — вырвалось у меня. Я почувствовала неожиданное облегчение. — Ему не место среди людей.

— Еще ложечку, — сказал Апухтин, поднося к моему рту бульон. — За то, чтоб все было хорошо.

— Где мама? — вспомнила я и захлебнулась бульоном.

— Она немного приболела. Просила передать тебе привет.

— Спасибо. Надеюсь, у нее ничего серьезного?

Апухтин ответил как-то уж очень поспешно:

— Все будет хорошо, Таня. Обещаю тебе.

— У меня сильный ожог. Я превращусь в уродку?

Он улыбнулся и подал мне ручное зеркальце. Я увидела большие темные глаза. И бинты. Кожа на моем лице была белее этих бинтов.

— Ты удивительно красива. Все остальное заживет. И очень скоро.

Похоже, в моей памяти что-то нарушилось. Она словно состояла из отдельных кружочков, квадратов и треугольников, и они находились в непрекращающемся движении. Время от времени они образовывали узоры, которые вызывали у меня похожие на головоломку ассоциации. Один из этих узоров мне удалось разгадать.