Театр любви

— У меня замечательная память, — услышала я. — Она еще ни разу меня не подводила. Я точно знаю, где видел тебя. Три дня назад, в Москве. Ты сидела за два столика от нашего с высоким молодым человеком с выправкой военного. У тебя тогда были темно-каштановые волосы. Очевидно, это и есть твой натуральный цвет. Вы изображали из себя влюбленных.

Я повернула голову на звук его голоса. Он стоял слева от кровати. Он был в тренировочном костюме серебристого цвета. Мне показалось, будто от него исходит сияние.

— Я тоже узнала тебя. — Я уже не делала попыток дотянуться до него руками. — Я пошла на это только ради тебя.

Похоже, он никак не прореагировал на мои слова. Или он очень хорошо владел собой.

Внезапно он наклонился и одним движением развязал мне руки.

— Прости. Я стал слишком осторожным и даже мнительным. На меня было уже семнадцать покушений. Ты давно знакома с Варфоломеевым?

— Я с ним почти не знакома.

— Ты же сказала, что ты его девушка.

— Я ничья. Понимаешь?

Он глянул на меня с недоумением и слегка испуганно. Потом присел на край кровати и осторожно положил руки мне на плечи.

— Я боюсь тебя.

— Не надо. Я так давно ждала этой минуты.

— Ты будешь разочарована.

— Поцелуй меня.

Он прижал меня к себе и поцеловал. Он сделал это очень нежно, но в то же время властно. Я всю жизнь мечтала о таком поцелуе.

Мы целовались еще и еще. Мне казалось, этому не будет конца. Еще мне казалось, что, кроме этих поцелуев, мне больше ничего на свете не надо.

Вдруг он резко отстранился и сказал, стиснув мои плечи:

— Не женщина, а колдунья. От таких следует держаться подальше.

— Почему? Я люблю тебя.

— Ты не знаешь меня. Я стал другим.

Он опустил голову.

— Я тоже изменилась.

— Мы не сможем быть вместе.

— И не надо. Будем видеться, когда ты захочешь.

Он встал и теперь смотрел на меня сверху вниз. Я съежилась под этим пристальным взглядом.

— У тебя изумительное тело. Я бы так хотел тобой обладать. Я бы очень этого хотел.

— А я хотела бы во всем тебе подчиниться.

— Не могу. Не могу. После того, что со мной случилось.

Я поняла, что плачу. Его лицо расплылось передо мной, превратилось в светлое пятно.

— Ее убили, — услышала я. — Только из-за того, что считали моей любовницей. Она не была моей любовницей в том смысле, какой обычно под этим подразумевается. Но мы были с ней очень близки. Эта женщина помогла мне выбраться из ямы, в которую я упал, встать на ноги. Она в меня поверила. Они убили ее потому, что хотели сделать мне больно. Им это удалось.

Я почувствовала, как он лег рядом. Протянула руку. Его голова очутилась на моем плече. Волосы у него были мягкие, как у ребенка. Мои пальцы помнили ощущение от прикосновения к этим волосам.

— Ты имеешь в виду Уланскую? Апухтин рассказывал мне про нее.

Я прикусила язык. Я не имела никакого права выдавать чужие тайны.

— Меня предупредили, что они могут пойти на все. В какой-то момент я решил, что они тебя подослали убить…

— Как ты мог такое подумать?

— Тогда признавайся: кто тебя подослал? Тебя ведь подослали, верно?

— Я должна была убедиться, что ты это ты.

— Убедилась?

— Да.

— Ты так и доложишь своему начальству?

Он горячо дышал мне в шею. Его кожа пахла волнующе знакомо.

— Не знаю, что я им скажу. Главное, я нашла тебя.

— Если хочешь, можем заняться с тобой любовью, моя замечательная девочка.

Я вдруг вскочила с кровати и, чтобы не закричать, зажала рот обеими руками.

— В чем дело? Ты ведь этого хотела?

— Ты… ты не он. Кто ты такой?

— Тише, лапочка. Мне самому давно надоело ломать эту комедию. Шеф в загранке. Но об этом не должна знать ни одна живая душа. Я его… помощник. Иди сюда, чего испугалась?

— Отвези меня в гостиницу, — потребовала я. — Это недоразумение. Я приняла тебя за другого.

— Ясное дело — за Леонида Павловича Щеглова. Здорово у меня получается, верно? Нас все путают, кроме Уланской. Она никогда нас не путала.

Теперь, когда этот человек перестал играть, я окончательно убедилась в том, что это не Саша. Он был очень похож на него всем — чертами лица, фигурой, голосом. Только все это имело совсем иное духовное наполнение, чуждое Саше, а значит, и мне.

Я даже не спросила, как его зовут. Это не имело никакого значения.

— Не хочешь — не надо. Мне этого добра хватает. — Он встал, закурил сигарету. — Давай выпьем шампанского, и я отвезу тебя домой. Не бойся — я за рулем чуть ли не с пеленок, а потому глоток шампанчика мне не повредит.

Я уже второй день жила на даче, куда Апухтин отвез меня прямо из аэропорта. В мое отсутствие, которое длилось два с половиной дня, здесь никто не появлялся.

— Все-таки позвони домой, — сказал Апухтин, пройдясь по всем комнатам и заглянув в сарайчик. — Хотя бы из любопытства.

— Я не из любопытных.

— Этого не может быть. Все эмоциональные люди любопытны.

Я горько усмехнулась:

— Эмоции это что-то вроде музыки. Фантазии, в которые веришь, чтоб выжить.

Апухтин сел в плетеное кресло на террасе и с удовольствием вытянул ноги.

— Это моя вина. Плюс ко всему прочему непростительная оплошность. Мои питерские коллеги будут еще долго надо мной потешаться.

— Они знают про эту систему двойников?