Те же и Скунс

Девушка вернулась, отдала чек, взяла книгу, положила её в сумку (не этакую изящную фитюльку, куда влезает лишь пудреница, помада и носовой платок; в руках у неё был настоящий дамский портфель, где можно носить доклады и диссертации), и не спеша вышла из магазина. Плещеев остался в рассеянности стоять у прилавка, тупо глядя на книги.

— Вас что-то интересует? — любезно спросила продавщица.

— Да я так… — опять не вспомнив о Карамзине, ответил Плещеев. — Просто смотрю…

Увы, увы!.. Пора было выкинуть «прекрасный объект» из головы и возвращаться к повседневности. Сергей посмотрел новинки в других отделах, постоял в компьютерном закутке, облизываясь на ноутбук самой последней модели, потом не торопясь вышел на улицу. Ещё минута — и голубая «девятка» влилась в поток машин на Литейном.

Он уже пересёк Невский и проворно двигался по Владимирскому, когда перед светофором его руки вдруг сами собой включили поворотник и крутанули руль, заставив машину виртуозно перестроиться в левый ряд.

Ибо через пешеходный переход, прямо перед капотами пыхтящих автомобилей, на другую сторону Владимирского шествовала белокурая девушка в черной юбочке и итальянских лодочках, с большой деловой сумкой, содержавшей в себе третье по счету из главных сочинений великого немецкого философа Иммануила Канта.

Воистину, есть предел человеческой твёрдости и воздержанию!.. Крепость под названием «Сергей Петрович Плещеев» пала без единого выстрела.

Девушка неторопливо перешла проспект и стала удаляться по перпендикулярной Владимирскому улочке. Загорелась стрелка, и Сергей ринулся следом так, будто от этого зависела его жизнь.

В несколько секунд он обогнал свой «эстетический объект», и послушная машина замерла перед небольшим кафе с милым названием «Эльф». «Действительно, эльф… эльфа… эльфийка? Как там у Толкина эльфийских девушек называли? Фея?..»

И вот, когда до плещеевской «девятки» ей оставалось пройти ровно пять шагов, Сергей открыл дверцу, выпрыгнул наружу и направился прямо к девушке.

По части неожиданных эффектов он был признанный мастер.

— Извините, — улыбнулся он, поправляя очки. — Понимаете… я только что видел вас в книжном магазине и хотел бы спросить кое о чём.

Девушка подняла глаза, и он отметил, что она совсем не испугалась его.

— Вы меня не заметили, хотя я рядом с вами стоял, — Сергей Петрович дружески улыбнулся. — Хотите, докажу? Вы купили «Критику способности суждений» за двенадцать тысяч рублей. И порывались заплатить продавщице, потому что привыкли к лоткам!

— Верно, — помедлив, согласилась девушка, и Плещеев понял, что начало положено.

— И вот я надумал выяснить у умного человека… Вы позволите?

— С-слушаю вас… — все еще немного настороженно ответила «философиня».

— Видите ли… я хотел спросить, что вы думаете об антиномиях Канта? Моему поколению с пеленок внушали… ну, помните, три источника марксизма, немецкая классическая философия… Гегель, Кант… А теперь я где-то вычитал, что на самом деле в системе Канта все иначе!

Девушка наконец улыбнулась:

— Так с ходу этого не объяснишь…

— Зачем же с ходу? — не растерялся Плещеев. — Давайте зайдём в кафе, вот оно, кстати, тут рядом… и за чашечкой кофе вы всё мне расскажете. Я вас приглашаю как консультанта по философии Канта… Господи, уже и стихами заговорил…

— Ну, раз так… — девушка тоже засмеялась. — Честно говоря, я вовсе не возражаю. Я очень люблю это кафе.

«Эльф» действительно оказался очень милым — небольшое, уютное, тихое заведение. Сюда не ходили ни молодцы в малиновых пиджаках, ни валютные путаны, ни юная поросль в косухах и банданах… разве что время от времени нарушали общее благолепие косматые художники с Пушкинской, 10. Но сейчас не было и их, только чинно сидели за угловым столиком мама, папа и сынок-дошколёнок, с аппетитом уписывавший за обе щеки пирожное.

— Что желает дама? — спросил Плещеев. — Кстати, я забыл представиться. Сергей.

— Даша, — просто ответила девушка.

Они разместились за столиком у окна. Даша маленькими глотками прихлёбывала кофе, время от времени откусывая крохотные кусочки от пирожного.

— Вы обещали мне про Иммануила Канта… — прервав любование, напомнил Плещеев.

— Он был человек очень нетривиальный, — начала рассказывать Даша. Чувствовалось, что предмет свой она любила и знала. — Никуда не уезжал из Кенигсберга и преподавал в университете географию, причем рассказывал о городах и странах так красочно, как будто видел их своими глазами. Жил один в маленьком домике…

Скоро Даша перешла к тонкостям философской системы, и в какой-то момент Плещеев перестал следить за её рассуждениями, поскольку не понимал, чем «трансцендентное» отличается от «трансцендентального», и быстро запутался. Она же плавала во всей этой зауми, как рыба в воде. Золотая рыбка, легко и непринуждённо ткущая вязь изысканных слов…