Те же и Скунс

— Был в нашей компании один отморозок, дошёл до убийства. С женщины в подворотне золотишко снимал… Загребли чуть не всю пацанву во дворе, дело шить начали… Хорошо, правосудие тогда было не то, что теперь, — разобрались. Хотя душу помотали и мне и мамаше — на всю жизнь хватит. Вы, может, скажете, другие больше страдали. Правильно. Но мне как-то хватило… Понял, в общем, что такое беда. Своя, чужая… Тонкокожий я, наверное…

Он замолчал, отвернувшись к окошку. Было видно, что давние события в самом деле нешуточно ранили его и рана ещё не зажила.

— По-моему, Солженицына однажды спросили, кто на каторге больше страдал, он или Достоевский, — подал голос Благой. — Александр Исаевич, помнится, довольно резко ответил в том духе, что говорить следует не о количестве страданий, а о качестве их воздействия на душу. По-моему, это именно ваш случай.

Шлыгин глубоко вздохнул и отошёл от окна.

— Вот поэтому мы отремонтировали дом для детей, чьи родители погибли в Грозном, приобрели мебель, одежду… Подыскали персонал, и если заметим, что крадут кусок у сирот…

— Все за счет фирмы? — Благой покосился на красненький глазок диктофона и попробовал вспомнить, заправил ли он, как собирался, свежую батарейку. Ещё не хватало, чтобы на ленте вместо осмысленной речи осталось лишь дурацкое кваканье.

— Сначала только за свой, теперь связались с европейскими фондами, они нам кое в чем помогли. Присылают машины с одеждой, медикаментами, оборудованием…

Неожиданно на столе опять включилась громкая связь.

— Я же просил… — недовольно обернулся Шлыгин.

— Михаил Иванович, извините, это из Смольного… — виновато пояснила секретарша.

— Простите уж, — Шлыгин развел руками. — Смольный — дело святое… — И подошел к аппарату: — Шлыгин слушает!

— Мишка, привет! Как жизнь удалая? — сам того не желая, разобрал Благой. Фамильярный тон звонящего сперва удивил его, но профессиональная память тут же сработала, и голос из Смольного показался ему удивительно знакомым.

«Да это же Гнедин!» — сообразил журналист. Гнедин был заместителем начальника юридического управления, и его звонок тоже мог немало сказать об уровне фирмы. В захудалую контору просто так из Смольного не звонят. И «Мишкой» её шефа не называют…

— Здоров, корешок… — в том же дружеском тоне отозвался бизнесмен. — Одноклассник, — шёпотом пояснил он Благому. — Да-да, я на проводе, тут просто у меня человек из газеты, статью пишет… Ты ещё не забыл тот базар про дельного парня после Чечни? Вторую неделю место держу…

— Так ведь я поэтому и звоню. Нашёл одного, уже к вам отправил, скоро придёт. Погремуха — Крылов, Женя.

— Замётано! — обрадовался Шлыгин. — Тачку водит? Ксива есть?

— Всё есть, только одна сложность: сам он из Лодейного Поля, а «колёса» ему после госпиталя глотать прописали, каких там не видели. Потому в Питер и просится, а хаты — сам понимаешь… Сделаешь?

— Был бы парень конкретный… а так без проблем. Квартиру подождать придётся, а комнату купим.

— Ну давай. Инке привет…

Шлыгин положил трубку и скупо улыбнулся Благому:

— Ну, что вам ещё рассказать?

От «Инессы» до редакции Бориса Благого подбросил на «Вольво» тот самый охранник-шкаф. Когда они садились в машину, к ним, резко тормознув, подрулил «Мерседес». Благой не обратил бы на него внимания, если бы оттуда не выскочили два телохранителя. Один из них распахнул дверцу, и из недр автомобиля неуклюже выбрался человек, чьё лицо показалось Благому смутно знакомым. Борис Дмитриевич попытался напрячься, но так и не вспомнил. На сей раз профессиональная память срабатывать не спешила. Наверное, мешал текст, почти сложившийся в голове. Одно было ясно — интервью он у него не брал, иначе точно вспомнил бы. И всё равно — где-то он уже видел это слегка одутловатое лицо в очках за толстыми стеклами… И оно опять-таки смутно будило некие малоприятные эмоции. Когда он последний раз видел его, то думал о чём-то нехорошем. Факт.

Борис Дмитриевич улыбнулся про себя и по-мальчишески утешился тем, что нынче расстроенный и даже встревоженный вид был у очкарика. Он-то, Благой, возвращался в прекрасном настроении. Даже маленький эпизод, случившийся в конце разговора со Шлыгиным, не испортил общего впечатления.

Они уже прощались, когда из-за дверей неожиданно послышался глухой топот, а потом громкая грубая матерщина.

— Ты забудешь, в натуре, как на меня наезжать! — кричал кто-то. — Порву, с-сука драная!..

— Опять! — Шлыгин досадливо покачал головой. — Служба безопасности у меня очень уж… простосердечная. Всё Чечнёй бредят, не отойдут никак, бедолаги… — Он на мгновение выглянул из кабинета, что-то тихо сказал, и матерщина немедленно стихла. — Хорошо, начальник толковый, справляется с ребятами, — вернувшись, пояснил Михаил. — Тоже, кстати, мой одноклассник. Сами понимаете, в наше время и пропасть недолго, если за друзей не держаться…