Таволга

Я оторвал корзину от земли и не сдвинулся с места — ноги не шли. Старушка покачала головой и взгромоздила поклажу на загорбок. Вначале я тянулся за ней, потом отстал. Когда поднялся на гору, она чернела далеко впереди.

Справа, словно кратер вулкана, дымилась Золотая гора. Прямо впереди, на одной из вершин, былинкой синела береза — одинокая, как мачта не видимого за горизонтом корабля, там — конец пути. Но я уже шел как спутанный. Стало казаться, что дом, семья, поселковая бабушка, Савелий с Филатовной — были давным-давно, и с тех пор я все шел и шел. Показалось озеро Барахтан с его плавучими островами-лабзами. Тут мой сродный брат Витя ловит чебаков и окуней, а также щук на дорожку. Может, именно теперь он здесь. Но нет, берега пустынны.

Я добрался до тетки, когда садилось солнце, по улице брело стадо, над крышами вился дым, пахло теплой пылью и парным молоком. Меня о чем-то спрашивали, и я что-то отвечал, а потом не мог встать — болели ноги.

Все прошло. Остались в памяти от той поры дикая красота гор да названия: Большой Таганай, Круглица, Откликной Гребень, Ицыл, Юрма — напоминают о детстве.

ГАДЮКА

Знакомый грибник утверждал: на Таганае змей нет, — и выдвигал доказательство:

— В старые времена на Таганае-то скиты были — старцы скитались там, слова знали заветные, потому нечисть-то и не держится. Они, старцы-то, не жаловали их — сорок грехов за каждую отпускалось — и вывели.

Меня такое объяснение не устраивало. Но вот начальник горной метеостанции, которому вполне доверяю, тоже: нету змей, пятнадцать лет «на гору» хожу, ни единой не видел.

Сидим как-то у Белого ключа, отдыхаем, хлеб в ключевую воду макаем и жуем в удовольствие. Печемся на солнышке, беседы ведем, подходящие к случаю. Вдруг:

— Змея!

Обернулся недоверчиво, поднялся и пошел — верно. Через ручей, по зеленым замшелым камням, переползала гадюка. Должно быть, она была молода, двигалась изящно, грациозно несла маленькую голову. Она следовала по каким-то своим делам, не обращая на меня внимания, не роняя достоинства.

Кинулся за фотоаппаратом, но, пока настраивался, она скрылась в траве под кустом ракитника.

Убираю фотоаппарат, жалею, что не сделал снимка: надо бы его показать моим приятелям, так хорошо знающим эти места. Тут подошли туристы, и дернуло же — сорвалось с языка — ругаю себя, да что после времени.

Окружили ее и выгнали из-под куста на чистое место. И только услышал хлопок камня о камень. Перекинули плетью через сук и ушли.

Может быть, мой приятель-метеоролог так и доживет до пенсии в уверенности, что на Таганае змей нет.

БАБОЧКА

Ветер распахнул форточку, и в комнату влетели мокрые листья: два желтых, один бурый. Я подобрал их и хотел выбросить, но бурый вдруг раскрылся и оказался совсем не листком, а бабочкой-крапивницей. Подержал ее в ладони, отогрелась и принялась летать по комнате. Потом села на подоконник, сложила крылышки и опять превратилась в ржавый листок.

И вспомнилось давнее: солнечный день, домик, речка перед ним и бережок, желтый от гусиных лапок и одуванчиков. И я, бегущий за порхающей бабочкой. А за мной Стара (старой мамой, или просто Старой, звали у нас бабушку), оставившая на берегу корзину с бельем.

— Стой, стой! — кричит она. — Куда ты? Убьешься!

Я падаю, обдираю коленки, но не чувствую боли — так хочется поймать прекрасную бабочку.

— Погоди ужо, вот я ее, — простоволосая Стара размахивает платком — бабочка взмывает кверху и улетает.

А Стара утешает:

— Ну, полно, мало ли их, метлячков-то, еще изловим. Да вон.

И мы снова гонимся за бабочкой. И вот она в дрожащей руке.

— Не подави метлячка, много ли ему надо, утлый он, — наставляет Стара.

А потом война.

Стара лежит на кровати за печкой. Возле нее сидит мама. В изголовье кусок хлеба и остывший чай.

— Раздели ребятам, — чуть слышно говорит она маме и тянет руку ко мне, но не дотягивает: — Эх, метлячок ты мой…

Осень выдалась ненастной, шли обмочливые дожди. Бабочка летала мало, ее одолевал сон. Наконец, она заснула так крепко, что не проснулась ни разу в день.

Что делать с ней? Будут убирать в квартире, затянут в пылесос, наступят и раздавят. Поместил между рамами, в уголке, на мягкой подстилке из ваты. Первые дни все заглядывал — хотелось знать, как чувствует себя бабочка. Она лежала в одном положении, и я постепенно забыл о ней.

В начале апреля, во время уборки, открыли настежь окна. И тут я увидел бабочку. Взял ее и положил на солнышко, а сам засмотрелся, удивленный переменами за окном. Небо синее-пресинее, на вербе «заячьи хвостики», на оттаявшем откосе веснушками цветки мать-и-мачехи. Оплавляется зернистый снег, и уже слышен говор ручейка. И расправляется грудь от весеннего, пахнущего проталинами воздуха. И вдруг:

— Бабочка! Бабочка! — соседский мальчик Борисок вцепился в рукав деда.

Чувствую, Бориску хочется поймать бабочку, и он кинулся бы, не держи его дед. А дед улыбается:

— Вот и опять до весны дожили. Еще до одной.

ЛЕСНЫЕ КУРАНТЫ