Таволга

Старый самосвал с трудом преодолевал долгий тягун перевала. В моторе постукивало, и на каждой выбоине корпус машины сотрясался. Степан Ушкин, известный среди шоферской братии расчетливой трезвостью, сожалел, что машина не дотянула до конца сезона, и что теперь ее пришлось гнать в капитальный ремонт. А в Степном сейчас самое горячее время, бывает, поесть как следует некогда. Если и скоро дадут новую машину, сотню-другую все равно придется потерять.

Думал он, конечно, и об Инке, молодой жене, что осталась в Степном, и о Фаине. Когда вспоминал о первой жене, становилось немного не по себе. Степан объявил, что уходит, она заплакала. «Нормальный ход», — сказал он, как говорил всегда, когда хотел себя успокоить.

Свежий ветер задувал в кабину, трепал волосы, гнал усталость. С натугой преодолев подъем, машина покатила легко, шурша скатами. Внизу лежал город. В распадках гор еще держался туман. Заводской пруд матово поблескивал.

Степан остановил машину и вышел размяться. Цветов вокруг — множество! Иван-чай, густо росший по насыпи, тысячелистник, ромашка, сочевичник уже со стручками, иван-да-марья. Над головой испуганным котенком пронзительно кричал канюк, кружась и высматривая добычу. Из трещины камня выглядывала ящерица. На камне мох, на мху белая еще брусника. Вид спокойного величия гор привел мысли в равновесие. Он сорвал шапочку тысячелистника (она рассыпалась в ладони), помял и отметил: в Степном запах трав резче. Сдул с ладони пахучие крошки. Сдать машину — и назад, к Инке.

Снятый с тормозов самосвал покатил по накатанной дороге. Каждый изгиб ее был знаком. Вот за этим поворотом однажды чуть не столкнулся с лосихой, а потом едва не опрокинулся. Это было в тот год, когда вернулся из армии и получил новый «газик». За поворотом увидел девушку с корзинкой на плече. Посигналил. Вместо того, чтобы отойти влево, она как-то боком засеменила вправо. Пришлось резко вывернуть руль. Машина чуть не свалилась.

— Ты что кидаешься под колеса! — выскочил он из кабины.

— Только что оглядывалась, никого не было, — оправдывалась она.

— Носит вас черт…

— Подвез бы лучше, устала я.

Подвез и зашел напиться. Кухонька и комнатка. Голубые занавески, голубая скатерть, голубое покрывало среди белых стен и низкого потолка: скромный цвет незабудок на краю прозрачной калужинки с отражением бегущих облаков. Она подала воды. И в глазах ее он увидел цвет незабудок. И тело ее напомнило ломкий стебель этого незатейливого цветка…

«Зря тогда остался», — думал Степан, въезжая в город. Ему хотелось скорее развязаться с машиной, сходить на кладбище, поправить оградку на могиле матери и перед отъездом повидать сына. Но пока сдавал машину да оформлял документы, и день прошел. Успел только завернуть в «Детский мир» и купить заводной грузовик.

— Ты? — Фаина засуетилась.

— Есть будешь?

— Ужинал, — ответил он. — Толик где?

— Бегает.

— Тольку повидать зашел. Погляжу и поеду.

— На чем? Поезд-то ушел.

— Тогда утром…

— Разуйся, ноги-то устали, небось.

Степан молча разулся.

— И по имени не называешь, а когда-то Фиалкой звал.

— Не люблю я тебя. И никогда не любил, даже когда клялся по глупости. Ты не понимаешь этого да никогда и не поймешь. Зашел на парнишку взглянуть.

— Взглянуть, а у него только и разговоров, что о тебе.

— Выдумываешь ты это все, знаю тебя не первый день.

— А ведь жил…

— Не понимал, думал, так надо. Не попадись Инка, и теперь тут сидел бы возле тебя и никогда не узнал бы по-настоящему, что же оно такое.

За окном густели сумерки. Терялась перспектива, предметы стали казаться плоскими. Мигали редкие огни поселка.

— Тебе хотелось, чтоб я только твой был, — сам не зная зачем, он продолжал обижать ее.

— Да разве ж я тебя держу? А что люблю, так в том не виновата.

Он поморщился:

— Завела: люблю… не виновата…

— Эх, Степан, Степан, Степа… Степушка…

— Ну, будет. — Он вдруг почувствовал сильную усталость и пожалел, что заехал к Фае.

Послышался топот, скрип двери и крик:

— Папка приехал! Мой папка приехал! А Танька говорит: не приедет, а я говорю…

Глазастое существо со шмыгающим носом, в синяках и ссадинах забралось на колени Степана. Он как-то растерялся, а сын посоветовал:

— Ты бороду отпусти, теперь модно.

— Отпущу, если хочешь.

— У нас в садике ежик есть, Саней звать. — Мальчик тормошил за плечо. — А гостинец ты мне привез?

— А как же, — вспомнил Степан. — Это уж в первую степень.

— Эх ты! Вот это хорошо! Как настоящий! Танька будет завидовать. Вырасту большой, на шофера выучусь, как ты, и насажу полный кузов народов!

— Каких народов, глупенький? — улыбается мать.

Улыбка разглаживает немногие морщины, и она ей очень идет.

— Мальчишек всех, не понимаешь, что ли? А ты уже спать собрался?

— Вставать рано мне, — оправдывался Степан.

— Почему не позвала, — Толик укоряет мать, — подольше поговорили бы.

— Где стелить-то? — Она не слушает Толика.

— На диване.

— Как хочешь.

— А я не люблю спать, — сообщает Толик. — Хорошо, если бы все время день был. Сколько можно было бы всего переделать!

Постелив постель, Фаина возвращается на кухню. Степан встает и кладет на стол пачку денег:

— Это вам.