Татуировка

Отчего-то хозяйка настойчиво уклонялась от прямого ответа про хозяина. Дмитрий в очередной раз вспомнил о показаниях водителя грузовика: «шестерку» вел мужчина лет тридцати пяти и с ним рядом сидела девочка лет десяти-двенадцати. «Уж не родственник ли ее? — вдруг подумал он. — В поведении хозяйки что-то было явно не так. Иногда такой угон — обычное бытовое мошенничество, когда владелец хочет получить страховку, а машину продал в соседний гараж-мастерскую на запчасти или отогнал к родственникам. Забавно было бы, окажись мужчина тридцати пяти лет сыном старухи, девочка же — ее внучкой, — мечтательно подумал Дмитрий. — Тогда бы следствие мгновенно упростилось. Только такие чудеса не случаются».

— Машина будет, она на специальной стоянке. Так где хозяин? Я могу поговорить с ним?

— Пройдемте в мастерскую, — предложила дама, опять отклонившись от ответа. — Извините, что я вас так здесь и держу.

Дмитрий пошел по темноватому коридору вслед за нею, пытаясь сообразить, что это может быть за мастерская в обычной городской квартире, и готовый к любой неожиданности. Но когда хозяйка открыла перед ним широкую дверь, он все-таки замер, именно от той самой неожиданности.

В глаза ему из широких окон ударил яркий дневной свет.

Эти окна он отметил еще, подходя к дому. Так вот что, оказывается, было за ними — мастерская художника. Теперь Дмитрий стоял в небольшом зале с высоким потолком, и со всех стен на него смотрели картины, гравюры, литографии и маленькие наброски, а с этих картин, с карандашных набросков сделанных на бумажных листах, отовсюду его разглядывали дети. Дети были играющие, катающиеся на самокатах и велосипедах, плачущие, поставленные в угол, отвечающие у классной доски. Какие-то из этих картин он вроде бы смутно помнил с детства — видел их то ли в школьной хрестоматии, то ли просто в книжках.

— Потрясающе! — сказал он хозяйке, которая с молчаливой гордостью ждала его реакцию. — Это все нарисовал ваш муж?

— Кое-что мы вместе, но основное — его работы. — Хозяйка еще больше выпрямилась и стала как будто выше. — Это — из знаменитого альбома «Город в блокаде». Вам их показывали в школе.

— Да, верно, — согласился Дмитрий, — Я помню. Так это тоже его работы? Он уже тогда рисовал?

— Это для вас, молодой человек, блокада — древняя история, — она улыбнулась, — а для нас… Алексея Пахомовича на фронт не взяли, даже в ополчение, из-за хромоты. Ему после перелома неправильно ногу срастили. И в первую блокадную зиму он рисовал город — Невский в сугробах, засыпанные снегом троллейбусы… Все это вы видите здесь. Его, кстати, постоянно отводили к вам, в милицию. Тогда же была шпиономания, и прохожие в каждом странном человеке видели немецкого лазутчика. А тут двадцатилетний парень что-то рисует посреди Невского. Не успевал он поставить этюдник, как его хватали — и в отделение. Но там его уже знали. «Успокойтесь, — говорили, — граждане. Благодарим за бдительность. Но это наш, советский художник, он рисует город на память потомкам». И что вы думаете? Ведь так и случилось. Блокадный город изучают по его работам.

— А это — тоже работа вашего мужа? — удивился Дмитрий, потому что уж этот-то рисунок помнил очень хорошо: он писал по нему в пятом классе изложение — к годовщине прорыва Ленинградской блокады.

Это был знаменитый плакат «Николай Николаевич» или «Всё для Победы», на котором художник изобразил на фоне работающей у станка женщины в ватнике, в платке, тощего мальчишку лет шести — в ушанке и в старом пальтишке, который полировал двумд ручонками деталь для танкового двигателя. Дмитрий и сейчас помнил эту историю: учительница повесила над доской плакат, прочитала им известный рассказ о том, как художник получил во время блокады задание нарисовать лучшего рабочего (для плаката, чтобы размножить его на всю страну), его привели в цех и там оказалось, что лучшие рабочие — мать и ее сын — шестилетний мальчик, которого звали Николай Николаевич. Рисунок художника был напечатан в газетах, у нас и за границей, плакат действительно висел во многих городах страны, и его даже сегодня часто показывают в фильмах о войне.

Маленький Николай Николаевич приобрел мировую славу, в России о нем сочинил стихи самый знаменитый поэт страны, стихи положили на музыку, и эту песню, превращенную в фокстрот, исполняли негритянские джаз-бенды в Америке. А потом, спустя тридцать лет после победы, художник снова пришел однажды на этот завод, чтобы порисовать людей для книги, и на том же самом месте, где рисовал во время блокады шестилетнего рабочего мальчика, он увидел того же самого Николая Николаевича. Только, понятное дело, ему уже было не шесть, а тридцать шесть, и виски у него к тому времени слегка серебрились. «Николай Николаевич Иванов, лучший работник нашего цеха», — сказали тогда художнику.

Такую хрестоматийную историю-миф, по которой он писал в школе изложение, вспомнил Дмитрий, остановившись у рисунка.