Татищев

«Страсть самолюбия или самохвальство» — плохие советчики историка. Историк должен знать правду. При этом «о своем отечестве» историк «всегда более способа имеет правую написать, нежели иноземец... паче же иноязычный, которому язык великим препятствием есть». Здесь явный выпад против немецких академиков и их кумира Зигфрида Байера, который не знал славянских языков и не стремился их постигнуть, но претендовал на решение одного из важнейших вопросов русской истории — происхождения Руси.

Древние авторы были пристрастны. Пристрастны и современные историки. Но это не снижает значения исторической науки. Напротив. Именно поэтому она так и важна. Об этом можно было бы и не «толковать». Но «некоторые» «не обыкли о весчах внятно и подробно разсматривать и разсуждать». Татищеву и «о бесполезности истории не без прискорбности разсуждения слыхать случалось». Поэтому он считает нелишним разъяснить, в чем именно заключается «польза истории». Татищев считает историей весь человеческий опыт — и положительный и отрицательный. Все существующее в мире — и природа и люди — имеет свою историю. «Ничто само собою и без причины или внешняго действа приключиться не может». А выяснение причины и вызванного ею действия — это уже история. Так происходит в «стихиях» и «на земли», в мире живом и неживом. Знание накапливается от поколения к поколению. Оно складывается исторически и сохраняется благодаря истории. «Кратко можно сказать, — заключает Татищев, — что вся филозофия на истории основана и оною подпираема».

Особенно необходима история политическим деятелям. История помогает понять настоящее и предвидеть будущее. «Древние латины, — говорит Татищев, — короля их Януса з двема лицы изобразили, понеже о прошедшем обстоятельно знал и о будусчем из примеров мудро разсуждал». «Александр Великий книги Омеровы о войне Троянской в великом почтении имел и от них поучался». Юлий Цезарь сам оставил записки в назидание потомкам.

История имеет и огромное патриотическое значение. «Европские историки» «порицают» нас тем, будто здесь не было «древних историй». Этому «некоторые наши несведующие согласуют». С другой стороны, вместо действительных историй «некоторые, не хотя в древности потрудиться и не разумея подлинного сказания, ...для потемнения истины басни сложа, ...правость сказания древних закрыли». Историк не должен приукрашивать свою историю. Однако необходимо «не токмо нам, но и всему ученому миру, что чрез нея неприятелей наших, яко польских и других, басни и сусчие лжи, к поношению наших предков вымышленные, обличатся и опровергнутся».

Не так давно М. Н. Тихомиров поражался «исторической проницательности» Татищева, в частности, тому, что его выводы о «Несторовой летописи в некоторых случаях значительно опережают свое время и даже построения историков XIX века», что «построения Татищева более близки к нашему времени, чем систематический ученый труд Шлецера». И опережал эпоху он не только в этом. Выше упомянута оценка места Татищева в историографии С. М. Соловьевым. «Заслуга Татищева, — развивал он ту же мысль, — что он начал дело, как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике, свел летописные известия, снабдил их примечаниями географическими, этнографическими и хронологическими, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследований, собрал известия древних и новых писателей о древнейшем состоянии страны, получившей после название России, — одним словом, указал путь и средства своим соотечественникам заниматься русской историей».

Татищев был родоначальником практически всех вспомогательных исторических дисциплин, которые по-настоящему стали разрабатываться лишь со второй половины XIX века, а кое в чем лишь в самое недавнее время. В высшей мере примечательно, что весь первый том его труда был посвящен анализу источников и всякого рода вспомогательным разысканиям, необходимым для решения основных вопросов. Именно наличием такого тома труд Татищева положительно отличается не только от изложения Карамзина, но даже и Соловьева. В XIX веке вообще не было работы, равной татищевской в этом отношении.